Журнал Московской Патриархии 11-2007

ЖУРНАЛ МОСКОВСКОЙ ПАТРИАРХИИ

11-2007

ЦЕРКОВНАЯ ИСТОРИЯ

Патриарх Тихон в 1920–1923 годах

Аналитическая записка из Гуверовского архива

       В нынешнем году Русская Православная Церковь отмечает 90-летие восстановления Патриаршества.
       В переломном для истории России 1917 году на престол Патриархов Всероссийских взошел святитель Тихон, принявший на свои плечи всю тяжесть ответственности за народ Божий в стране, охваченной безумием братоубийственной войны.
       Безбожная власть стремилась уничтожить Святую Церковь любыми средствами, в первую очередь направляя свой удар на ее Предстоятеля, который защищал ее «даже до смерти».
       Предлагаем нашим читателям ранее не публиковавшийся рассказ современника Святейшего Патриарха Тихона о тех страшных годах.

       Публикуемая записка была составлена анонимным лицом, близким к Патриарху Тихону и хорошо осведомленным обо всем, что происходило с ним в 1918–1922 годах. Она была вывезена из России сотрудниками русского отдела благотворительной американской миссии American Relief Administration (сокращенно – ARA, Американская администрация помощи), оказывавшей помощь нашей стране во время голода 1921–1922 годов.
       В записке достаточно подробно говорится и о самом голоде, и о его причинах, но в ней пропущен важный эпизод – история создания Церковного Помгола (Церковный комитет помощи голодающим), который был частью Всепомгола (Всероссийский общественный комитет помощи голодающим). Эта история подробно изложена в публикации «Святейший Патриарх Тихон и голод 1921–1922 годов в России» (Богословские труды. М., 2007. № 41).
       В нашей записке об этом упоминается вскользь и более подробно говорится о созданном советским правительством ЦК Помгола (Центральный комитет помощи голодающим), который ловко подменил собой Всепомгол, а затем упразднил и Церковный Помгол, мешавший большевикам развивать направление решающего удара на Русскую Православную Церковь, стратегия которого была сформулирована в ныне известном секретном письме В. И. Ленина в ЦК от 19 марта 1922 года: «Именно теперь и только теперь, когда в голодных местностях едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны!) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией, не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления. Именно теперь и только теперь громадное большинство крестьянской массы будет либо за нас, либо во всяком случае будет не в состоянии поддержать сколько-нибудь решительно ту горстку черносотенного духовенства и реакционного городского мещанства, которые могут и хотят испытать политику насильственного сопротивления советскому декрету».
       В этом письме была сформулирована самая суть политики большевиков во время голода: их заботило не спасение населения, а возможность использовать голод для наступления на Церковь с целью ее разрушения. Гонения большевицкой власти приобретали все более изощренные формы и были направлены прежде всего против Патриарха, в руках которого по-прежнему находились все нити управления Русской Православной Церковью.
       Создававшееся с помощью ГПУ обновленческое движение пыталось разрушить Церковь изнутри. В Патриархе и верной ему Церкви большевики видели своего главного врага и держали каждый его шаг под самым бдительным контролем. Переписка Патриарха перлюстрировалась, так что переправлять письма и распоряжения, получать информацию можно было только с оказией, что еще более затрудняло руководство Церковью.
       Основная сложность положения святителя заключалась в том, что к началу 1920-х годов большевики полностью взяли под свой контроль все информационные каналы, так что ответить на страницах газет на поток клеветнических статей, направленных против Патриарха, было негде. Кроме того, Патриарх содержался под домашним арестом – сначала на Троицком подворье, а позднее под еще более строгим наблюдением в Донском монастыре.
       В записке из Гуверовского архива подробно рассказывается о положении, в котором находился тогда Патриарх Тихон, причем рассказывается явно близко стоявшим к нему человеком, который отмечает все действия противников Патриарха, все уловки и большевиков, и обновленцев.
       В этом смысле это документ достаточно редкий – почти все близкие Патриарху люди погибли в ходе репрессий против Церкви, продолжавшихся несколько десятилетий, их архивы не сохранились, и потому о том, что происходило тогда с Патриархом, мы гораздо лучше знаем по публикациям документов из кремлевских архивов.
       Приезд миссии АРА в Россию был осуществлен отчасти в ответ на призыв Патриарха Тихона, у которого сохранились дружеские связи с американскими религиозными деятелями со времени его служения на Американском континенте, и поначалу ему было разрешено распределять поступавшую на его имя продовольственную помощь из-за рубежа, благодаря чему у него установились контакты с сотрудниками АРА, прежде всего с Этаном Колтоном, имя которого упоминается в одном из протоколов допроса святителя.
       В составе миссии АРА был исторический отдел. В отличие от прекраснодушных интеллигентов вроде Герберта Уэллса американцы воспринимали осуществляемый в нашей стране социальный эксперимент более критически. Сотрудники исторического отдела АРА вывезли из России несколько аналитических записок, составленных в виде отзывов о деятельности их благотворительной миссии и одновременно освещавших положение разных слоев населения во время голода 1920-х годов. Все записки были без подписей, чтобы в случае их перехвата авторы не пострадали.
       Нам удалось обнаружить и установить авторство одной из них, написанной К. И. Чуковским на английском языке (в настоящий момент ее перевод готовится к публикации в собрании его сочинений). Ранее в альманахе «Русское прошлое» была опубликована подобная записка историка В. Князевского.
       Публикуемая записка была найдена нами в Гуверовском архиве (Стэнфордский университет, США, штат Калифорния). Этот архив был создан в начале 1920-х годов по инициативе Герберта Гувера, позже, в 1929 году, избранного Президентом США, на основе материалов, собранных в России одним из его основателей Фрэнком А. Голдером. В собрании широко представлены материалы по русской истории периода революции 1917 года и Гражданской войны.
       Аналитическая записка состоит из двух частей и рассказывает о положении дел в Русской Церкви в начале 1920-х годов. Авторство ее установить пока не удалось, можно лишь высказать некоторые предположения. Из всех известных лиц, близких в тот момент Патриарху Тихону, более всего на эту роль подходит бывший профессор МДА, в 1922 году рукоположенный в сан священника, Илья Михайлович Громогласов (1869–1937). Однако эта версия нуждается в дальнейшей проработке.
       Записка сохранилась в виде машинописи, текст содержит ссылки на приложения, которые пока не найдены. В нашей публикации все названия учреждений даются единообразно, сокращения раскрыты и ошибки исправлены. В тексте сняты ссылки на приложения и публикации в советской периодической печати.
       Хронологически записка обрывается ранней весной 1923 года, когда последние сотрудники миссии АРА покидали Россию. И можно только с благодарностью вспомнить о них, сохранивших для нас драгоценные подробности жизни святителя Тихона в один из самых драматических периодов его патриаршего служения.
       Приносим благодарность директору Гуверовского архива Е. Даниэльсон за любезное разрешение на публикацию.

Е. В. Иванова,
ведущий научный сотрудник ИМЛИ РАН,
доктор филологических наук

I. О СОВРЕМЕННОМ ПОЛОЖЕНИИ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ В РОССИИ

       23 января 1918 года революционным правительством был издан декрет о свободе совести, но почти одновременно с его изданием начались всевозможные гонения на Церковь под предлогом контрреволюционных симпатий духовенства. В разных местах, в разное время и по различным поводам были расстреляны 20 епископов^*, а из епископов, оставшихся в живых, лишь в виде редкого исключения встречаются такие, которые не были арестованы и не побывали в тюрьме или не были высланы в административном порядке в отдаленные губернии на Север. Число расстрелянных священников, по подсчету официальных органов печати, достигает цифры 1414, не считая последних жертв.
       Правительство, написавшее на общественных зданиях девиз: «Религия – опиум для народа», не мирится с религиозным подъемом, естественно возникающим под влиянием общественных бедствий. Поэтому преследованиям подвергаются главным образом те из епископов и священников, которые пользуются наибольшим влиянием среди верующих. Замечено, что усиленное ходатайство общины за арестованного священника, наглядно показывающее степень его популярности, обыкновенно отягчает участь пострадавшего и удлиняет время его заключения в тюрьме. Параграфом 9 декрета о свободе совести гражданам разрешается обучаться и обучать религии частным образом. Совершенно такой же смысл имеет параграф 4 циркуляра юридического отдела Московского совета рабочих депутатов № 1334.
       13 июля 1921 года Всероссийский центральный исполнительный комитет в своем циркуляре губернским исполнительным комитетам дал этому закону такое ограничительное разъяснение, в силу которого систематическое преподавание вероучения, за исключением богословских школ, оказывается вообще запрещенным. Преподавание вероучения, гласит примечание к параграфу 3 этого циркуляра, лицам, не достигшим 18-летнего возраста, не допускается. Для лиц старше 18 лет могут быть устраиваемы специальные богословские курсы с целью подготовки священнослужителей, но при условии ограничения программы таких курсов специально-богословскими предметами. Для лиц старше 18 лет допускаются отдельные лекции, беседы, чтения по вопросам вероучения, поскольку таковые не имеют характера систематического школьного преподавания. На основании этого циркуляра священники, преподававшие детям Закон Божий в церкви или в частных домах, привлекались к судебной ответственности и приговаривались к более или менее суровым карам. Но, запрещая священникам преподавание религиозного учения лицам, не достигшим 18-летнего возраста, само правительство деятельно распространяет атеизм в начальных школах.

Святая святых России – Московский Кремль
Фото начала XX века

Особенно опасной для себя правительство считает религию, поскольку она слагается в Церковь, объединяющую отдельные общины. В ней оно видит организованную силу и борется с нею всеми мерами государственного воздействия. Естественно поэтому, что главный натиск направляется на самую обширную религиозную организацию в России – на Православную Церковь. Чтобы расшатать и ослабить ее, правительство старается вызывать, поддерживать и раздувать брожение в пределах самой Церкви. Везде, где только возникают схизматические движения, они встречают самое сочувственное отношение к себе власти. В Пензе она поддерживала епископа Владимира, осужденного Собором за разврат и лишенного сана, но не подчинившегося этому решению и основавшему свою небольшую схизматическую общину; в Царицыне она очень любезно относилась к Илиодору, когда-то известному вожаку монархических организаций, а теперь примкнувшему к коммунистам и объявившему себя Всероссийским Патриархом; на Украине Рада очень много хлопотала, чтобы доставить украинизированным приходам канонически законных епископов. Но главным средством борьбы с Церковью для правительства служит утеснение центральных органов ее управления – епархиальных и всероссийских. Декрет об отделении Церкви от государства, воспроизводящий французский закон Бриана, говорит только об отдельных религиозных общинах. Очень часто правительственные агенты умолчания декрета об органах объединения общин истолковывают в смысле их запрещения и смотрят на них как на учреждения нелегальные.
По постановлению последнего Собора епископы управляют паствой при посредстве епархиальных советов, состоящих из выборных представителей от духовенства и мирян. Гражданская власть всячески стесняет их, отказывая им в помещении, выселяя из занимаемых квартир с реквизицией их бумаг и обстановки. В Москве за четыре года епархиальный совет переменил пять помещений. В мае 1919 года епархиальным советам было запрещено вести дела о каноническом расторжении браков лиц, получивших развод по постановлению гражданских судов, но желающих вступить в новый брак по церковному обряду. В 1920 году целый ряд епархиальных советов был совершенно закрыт местными властями. Таким же насилиям подвергалось и Высшее Церковное Управление в Москве – Священный Синод и Высший Церковный Совет, состоящие при Патриархе. В церквах было запрещено производить сборы добровольных пожертвований на содержание этих центральных учреждений. В провинциях духовенство обязали подпиской не высылать в патриаршее управление никаких сборов иначе, как через гражданские учреждения.

Крестный ход на Красной площади
1918 год

С 1919 года Патриарх был подвергнут домашнему аресту и мог совершать богослужение в московских храмах не иначе, как с особого каждый раз разрешения председателя ВЦИК Калинина. В ноябре 1921 года Высшее Церковное Управление переживало тревожные минуты. Все его члены были привлечены к следствию по обвинению в принадлежности к недозволенному сообществу, именуемому Священным Синодом и Высшим Церковным Советом, и вызывались для допроса в Чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией, однако судебного преследования против них возбуждено не было. Тогда же канцелярия и архивы этих учреждений были опечатаны и стали для них недоступны. Ввиду частых арестов и высылки из Москвы членов Высшего Управления, ввиду окончательной катастрофы, которой можно было всегда ожидать, Высшим Церковным Управлением во главе с Патриархом еще 7 ноября 1920 года было принято важное решение. На случай заключения в тюрьму и устранения от управления Церковью были заранее намечены два заместителя для него. На случай же последовательного ареста двух намеченных заместителей и полного разгрома Высшего Церковного Управления решено было предложить епархиям управляться автономно своими епископами. Об этом постановлении циркулярно были уведомлены все епархиальные архиереи.

В день памяти Святителя и Чудотворца Николая
на Красной площади в Москве
Май 1918 года

       Вот обстоятельства, рисующие отношения между Церковью и государством в России после революции, которые необходимо принять во внимание, чтобы верно понять смысл событий, переживаемых Российской Православной Церковью в настоящее время.
       В июне 1921 года стало ясно, что вследствие весеннего бездорожья во всем Поволжье нужно ожидать небывалого голода. Подобные явления нередки в этой стране, но богатая производительность почвы дает большие излишки зерна в плодородные годы, которые крестьяне, наученные горьким опытом периодических засух, обыкновенно хранят в запасе на случай неурожая. На этот раз таких запасов не было, потому что в предшествующие годы все излишки зерна были реквизированы у населения правительством. Над Поволжьем повисла угроза страшного голода, морального одичания и смерти миллионов людей. Русская Православная Церковь живо откликнулась на это народное бедствие. Патриарх обратился с посланием к Восточным Патриархам, Римскому Папе, архиепископам Кентерберийскому и Нью-Йоркскому, в котором просил этих представителей высшей церковной власти за границей, чтобы они призвали свои правительства и народы к помощи продовольствием и деньгами страдающему от неурожая русскому населению. Текст послания Патриарха был передан через посредство Максима Горького правительству для телеграфного сообщения по назначению. На послание Патриарха главы Церквей ответили уведомлением о своем согласии использовать все средства для помощи голодающим.
       Напуганное надвигающимся бедствием и хорошо понимая, что своими средствами оно не в силах преодолеть его, правительство предложило общественным деятелям независимо от их партийной принадлежности принять участие в помощи голодающим. Общество пошло в этом навстречу правительству. Так возник Всероссийский общественный комитет помощи голодающим. Момент был благоприятен, и Церковь, со своей стороны, поспешила принять участие в общем деле. В июне 1921 года у Патриарха состоялось несколько совещательных собраний, и сорганизовался Церковный комитет помощи голодающим, который был зарегистрирован как отдел Всепомгола. Через этот последний было проведено «Воззвание Патриарха о помощи голодающим», напечатанное с разрешения цензуры в количестве 200 000 экземпляров для широкого распространения среди народа в Москве и в провинциях. 1/14 августа в Храме Христа Спасителя было устроено торжественное богослужение по случаю открытия деятельности Церковного Помгола, прошедшее с большим религиозным подъемом, причем тут же духовенством была собрана значительная сумма денег.
       Воззвание Патриарха читалось затем по его распоряжению во всех храмах Москвы, везде принималось очень сочувственно и вызывало большие сборы и пожертвования. Предполагалось, что духовенству будет предоставлено право не только собирать пожертвования деньгами и продовольствием, но и устраивать в местностях, пораженных голодом, столовые, питательные пункты, детские приюты и т. п. Президиум Всепомгола шел навстречу всем этим планам и обещал свое содействие в их осуществлении.
       Но допустить некоммунистические элементы общества до непосредственного соприкосновения с народом вовсе не входило в намерения правительства. Поэтому Всепомгол очень скоро был заподозрен в контрреволюционных замыслах, в намерении использовать свои заграничные сношения для ниспровержения существующей власти, в результате этого в сентябре 1921 года он подвергся преследованию. Деятельность его была прекращена, члены его были арестованы без всякого суда и сосланы в северные губернии. Опала, постигшая Всепомгол, естественно распространилась и на его отделение, Церковный Помгол. Его деятельность была приостановлена, и все суммы, собранные в церквах, а также продукты, поступившие в пользу голодающих через церковные учреждения, по требованию правительства были сданы полностью в государственные учреждения.

Никольская башня Московского Кремля
после артобстрела
Конец 1917 года

       Еще при существовании Всепомгола Патриарх обращался во ВЦИК с заявлением о желательности утверждения выработанного Центральным Комитетом Положения и инструкции его сотрудникам. По закрытии Всепомгола он вновь возбуждал то же ходатайство. Несмотря, однако, на эти неоднократные обращения свои, он никакого ответа из ВЦИКа не получил. Таким образом, Церковь с самого начала шла навстречу народному бедствию, но гражданская власть не спешила дать на это свое разрешение и очень подозрительно относилась к этому искреннему порыву христианской любви. Непосредственное участие Церкви в деле помощи голодающим в виде устройства столовых, приютов или хотя бы в виде непосредственной доставки продуктов в голодающие местности не допускалось. Враждебное Церкви и всякой религии правительство не мирилось с такими формами церковной благотворительности, которые неизбежно должны были поднять престиж Церкви среди народных масс.
       Помощь Церкви голодающим была сведена к сборам пожертвований и передаче их в правительственные учреждения. При отсутствии отчетности и общественного контроля за движением этих сумм, при обычных и всем известных хищениях в правительственных учреждениях такое ограничение церковной благотворительности не могло располагать верующих к значительным пожертвованиям. После же закрытия Всепомгола и после того, как на ходатайство Патриарха о разрешении продолжать дело помощи голодающим не последовало из ВЦИК даже ответа, оставалось неясным, допускается ли гражданской властью самый сбор пожертвований в церквах на нужды голодающих. Что же удивительного, если при таких условиях первоначальный подъем среди верующих стал быстро угасать и приток пожертвований почти прекратился. Так прошло несколько месяцев.
       Между тем к декабрю 1921 года голод в Поволжье достиг ужасающих размеров. От недостатка питания и сопровождающих его болезней стали вымирать семьи и селения. Участились случаи поедания человеческих трупов, стали носиться слухи об убийствах, совершаемых с целью воспользоваться телом убитых для пищи. Ввиду этого правительство решило пренебречь своими политическими и партийными соображениями и разрешить религиозным общинам принять участие в сборах и направлении пожертвований в пользу голодающих. В этом смысле было сделано постановление президиума ВЦИК от 9 декабря 1921 года. Как мало торопилось правительство использовать все силы страны для помощи вымирающему населению, видно из начальных слов этого документа: «Принимая во внимание целый ряд ходатайств отдельных религиозных обществ о разрешении производить сборы в пользу голодающим, президиум Всероссийского центрального исполнительного комитета постановляет: сборы религиозным управлениям и отдельным религиозным общинам разрешить...» Понадобился «целый ряд ходатайств» различных религиозных обществ, чтобы добиться от правительства разрешения только на производство при богослужении сборов в пользу голодающих.
       31 декабря 1921 года постановление президиума ВЦИК было заслушано в ЦК Помгола и соответственно ему установлены начала, на которых должна быть основана совместная деятельность государственных и религиозных учреждений в пользу голодающих. На основании этого Патриарху было предложено организовать сбор пожертвований в церквах и командировать своего представителя в ЦК Помгола для выработки «положения» и «инструкции» для духовенства в организации помощи населению, страдающему от голода. Своим представителем Патриарх назначил протоиерея Н. В. Цветкова, много работавшего на этом поприще во время голода, ранее поражавшего Поволжье. Выработанное председателем ЦК Помгола [А. Н.] Винокуровым вместе с представителем Патриарха протоиереем Цветковым «Положение об участии Православной Русской Церкви в деле помощи голодающим» было принято в заседании президиума комитета 21 января 1922 года. Согласно этому положению и несколько позже утвержденной инструкции непосредственная помощь церковных учреждений голодающим тоже не допускается, она по-прежнему всецело остается в руках государства. Но представителям Церкви как в центральных учреждениях, так и на местах предоставляется право участия в распределении собранных православным духовенством средств.

Успенский собор Московского Кремля
Конец 1917 года

Интерьер разоренного Успенского собора
Конец 1917 года

Разоренная патриаршая ризница
Конец 1917 года

       Во время составления положения впервые был поднят вопрос об обращении церковных драгоценностей на удовлетворение нужд голодающих. Товарищ председателя ЦК Помгола Винокуров, ссылаясь на недостаточность при настоящем падении курса [рубля] денежных пожертвований, просил протоиерея Цветкова осведомиться у Патриарха, не может ли он разрешить общинам пожертвовать на голодающих часть церковных ценностей, находящихся на их попечении, и протоиерей Цветков заявил, что это вполне возможно. При этом стороны определенно договорились о пожертвовании тех именно вещей, которые перечисляются в нижеприведенном воззвании Патриарха.
       Имущество храмов во всех религиях считается неприкосновенным. Неудивительно поэтому, что в России после издания декрета о изъятии драгоценностей из храмов всех культов против этого мероприятия высказались и католические священники, и греческое духовенство, и армянское духовенство в Ростове-на-Дону, и мусульманский муфтий, и некоторые раввины. По каноническому праву Восточной Церкви имущество храмов признается неотчуждаемым. Но в исключительных случаях народного бедствия или помощи голодающим и для выкупа пленных епископам разрешается обращать церковные ценности на дело любви к ближнему. Отчуждение этих ценностей обставлено в этих случаях следующими условиями. Ценности обращаются на помощь нуждающимся самою Церковью от имени Бога, а не отчуждаются от нее насильственно гражданской властью. Они должны быть употреблены именно на помощь голодающим или пленным, а не на удовлетворение каких-нибудь других государственных потребностей.
       Самые ценности по степени их отчуждаемости разделяются на две категории: вещи, имеющие непосредственное отношение к Евхаристической Жертве, и вещи, такого отношения не имеющие. Последние, как например, капиталы, земли, здания, не имеют в глазах православного христианина того религиозного характера, который создавал бы для него из их отчуждения серьезный вопрос совести, напротив, вещи, освященные Евхаристией, считаются неприкосновенными в строгом, даже буквальном смысле: мирянину не разрешается входить в алтарь и прикасаться к престолу и сосудам. Однако в крайнем случае, когда исчерпаны уже все средства, и эти вещи могут быть употребляемы на дело помощи нуждающимся. Но в этих случаях их рекомендуется преимущественно продавать в другие церкви, рыночная же их продажа допускается под условием их предварительного обращения в слитки.
       Предложение, сделанное Патриарху через протоиерея Цветкова представителем гражданской власти Винокуровым, не шло вразрез с церковными традициями, так как имело в виду добровольное пожертвование ценностей церковными общинами и допускало участие духовенства в распределении пожертвований, что давало возможность Церкви следить за употреблением драгоценностей храмов именно в пользу голодающих. Поэтому оно получило одобрение со стороны Патриарха. Через того же протоиерея Цветкова Патриарх представил в ЦК Помгола проект воззвания к верующим о помощи голодающим всеми возможными средствами, причем между прочим благословлял общины верующих употребить для этой цели «находящиеся в храмах и часовнях драгоценные вещи, не имеющие богослужебного употребления» (подвески в виде колец, браслетов, ожерелий и другие предметы, жертвуемые для украшения икон, а также золотой и серебряный лом). Проект воззвания Патриарха был одобрен президиумом ЦК Помгола и был разрешен к напечатанию отдельными листками для распространения среди широких масс.

Собор во имя Двенадцати апостолов
Московского Кремля
Конец 1917 года

       Получив одобрение своего воззвания, Патриарх был убежден, что его точка зрения разделяется гражданской властью, что изъятие ценностей мыслится как добровольное пожертвование общин, что изъятию из храмов будут подлежать только те ценности, которые указаны в воззвании. В таком именно смысле сделал публичное заявление с церковного амвона при торжественном богослужении в Храме Христа Спасителя и при чтении воззвания Патриарха представитель Патриарха в ЦК Помгола от лица этого государственного учреждения. Несколько позднее, 11 февраля, ЦК Помгола была утверждена инструкция о порядке церковного сбора пожертвований и отправлений и форме отчетности. Параграф 11 этой инструкции гласит: «Пожертвования Церкви в пользу голодающих состоят также в церковных драгоценностях. Последние жертвуются, учитываются и передаются в Комиссию помощи голодающим согласно особо выработанной инструкции...» Предполагались, таким образом, дальнейшие переговоры на почве достигнутого соглашения.
       Воззвание Патриарха не удовлетворило ни верующих, ни коммунистов. Среди верующих масс оно произвело неблагоприятное впечатление. Слышались голоса, обвинявшие Патриарха в слабости и излишней уступчивости. Объясняется это тем, что издавна народ, да и огромное большинство духовенства выросло и воспиталось в том убеждении, что церковные драгоценности принесены Богу и должны быть неотчуждаемы. Много веков не было нужды в их продаже, и на памяти народа не было подобных прецедентов, освященных благословением Церкви. Нет, однако, сомнения, что верующие массы без труда побороли бы в себе это естественное чувство протеста и позволили бы убедить себя в правоте Патриарха, если бы правительство пользовалось доверием страны. Но его заверениям в настоящее время многие не придают серьезного значения. Правительство обещало употребить церковные ценности исключительно на хлеб для питания и посевов в Поволжье, этому не хотели верить. При общеизвестном хищничестве и бесконтрольности низших правительственных органов казалось вероятным, что часть ценностей будет разворована и разграблена при самом их изъятии из храмов.
       Далее, казалось несомненным, что центральные органы дадут полученным ценностям употребление, ничего общего с благотворительностью не имеющее, и что по крайней мере часть их будет употреблена на покрытие текущих нужд государства, которым нет числа. Правда, Положение допускает участие духовенства в распределении пожертвований и, следовательно, некоторый контроль с его стороны. Но разве трудно правительству освободиться от этого контроля под тем или иным предлогом, как только ценности окажутся в его руках, а контроль сделается стеснительным? Да и что может сделать контроль в случае замеченных злоупотреблений при отсутствии гарантии неприкосновенности личности.
       Не удовлетворены были воззванием Патриарха и коммунистические круги. Главные массы ценных металлов, находящихся в храмах, состояли в ризах, покрывающих священные изображения. Эти же ризы носили на себе большую часть драгоценных камней и жемчуга. Слабою стороной воззвания Патриарха является его неопределенность, из него не ясно, входят ли в число вещей, которые Патриарх благословил пожертвовать на нужды голодающих, ризы со всеми их драгоценностями, или не входят. Так как допускалось пожертвование вещей, «не имеющих богослужебного употребления» и «жертвуемых для украшения икон», а ризы не имеют богослужебного употребления и жертвуются именно для украшения икон, то их можно было бы отнести в категорию вещей, предназначенных для пожертвований. Но, к сожалению, о пожертвовании этой главной ценности ничего не было сказано ясно и определенно. ЦК Помгола, приняв и разрешив к печатанию и распространению в народе воззвание Патриарха, тем самым показал, что гражданская власть удовлетворяется размерами церковного пожертвования. Но вследствие отсутствия в воззвании упоминания о ризах, церковная жертва могла показаться незначительной даже для лиц, относящихся к религии безразлично, а для ее врагов, каков, например, [М. В.] Галкин ([М.] Горев^**), она давала лишний повод к инсинуациям.
       Вслед за оглашением воззвания Патриарха в «Известиях» появилась за подписью Горева статья под заглавием «Гора родила мышь». Она послужила сигналом для самой недостойной и лживой травли Патриарха на страницах правительственных газет и в плакатах, которые расклеивались по улицам столицы. С другой стороны, добровольное участие Церкви в деле помощи голодающим, возвышающее ее авторитет и значение, не могло быть приятно тем, кто борьбу с религией ставит для себя одной из первых задач. Вследствие этого в партии, стоящей у власти, созрело решение дать делу такой оборот, чтобы церковные ценности были отданы голодающим не Церковью, а государством, помимо и вопреки Церкви. В результате всего этого неожиданно для Патриарха и его представителя в ЦК Помгола и для всего православного населения Москвы во ВЦИК 23 февраля состоялось постановление об изъятии из храмов независимо от воли религиозных общин всех драгоценностей, не исключая и богослужебных сосудов.

Чудов монастырь в Московском Кремле
Конец 1917 года

       Такое постановление коренным и существенным образом изменяло за несколько дней перед тем, казалось, санкционированное уполномоченным органом той же правительственной власти соглашение между Церковью и государством. Насильственное отобрание ценностей, в особенности евхаристических сосудов, не обставленное упомянутыми условиями об их предварительном обращении в слитки, противоречило церковной традиции и ставило Патриарха в необходимость заявить от лица Церкви протест против изданного 23 февраля государственного акта в той его части, которая касается предметов, «освященных богослужебным употреблением», и выявить населению взгляд Церкви на изъятие ценностей в той его форме, которая получила силу закона.
       С другой стороны, неожиданно изданное постановление ВЦИК ставило Патриарха в двусмысленное положение. В своем воззвании от 6 февраля он только что возвестил пастве, что им получено утвержденное гражданской властью положение о возможном участии духовенства и церковных общин в деле оказания помощи голодающим, и разрешил общинам делать пожертвования на этот предмет из церковных драгоценностей известной категории. Отсюда у общин должно было сложиться убеждение, что между Патриархом и правительством состоялось по последнему пункту соглашение, вполне приемлемое для Церкви. Вслед за этим появляется распоряжение правительства совсем в ином духе. Это могло внушать мысль, что Патриарх в своем воззвании был недостаточно правдив и скрыл от верующих действительный смысл соглашения. Эти затруднения вынудили Патриарха обратиться к председателю ВЦИК М. И. Калинину с письмом от 25 февраля, в котором изложена просьба о прекращении волнующих православное население выступлений против Церкви и ее представителей в правительственных органах печати и о восстановлении утвержденной ЦК Помгола инструкции, в силу которой (§ 11) церковные ценности «жертвуются» (а не принудительно конфискуются), учитываются и передаются в Комитет помощи голодающим с согласия верующих.
       В этом же письме Патриарх предупреждал, что в противном случае он вынужден будет поставить в известность православное население, что сам он был введен в заблуждение сношениями с Комитетом помощи голодающим и даже письменными документами. На это письмо Патриарх никакого ответа не получил и потому издал свое второе послание от 2 марта, в котором высказал взгляд Церкви на предстоящую конфискацию предметов, освященных богослужебным употреблением. Без сомнения, никакого конфликта между Церковью и правительством не произошло бы, если бы гражданская власть прежде издания своего постановления об изъятии церковных ценностей пригласила Патриарха к тому, чтобы выяснить предварительно те условия, при которых это изъятие не было бы оскорбительно для религиозного чувства верующих.
       В послании от 2 марта Патриарх, как и в первом воззвании, призывает верующих к пожертвованиям церковных ценностей, предметов, не имеющих богослужебного употребления, и возражает только против изъятия сосудов и других богослужебных предметов.
       Золотые сосуды встречаются в Церкви лишь в виде редкого исключения. Обыкновенно это серебряные чаши, позлащенные совне. Количество серебра, содержащееся в них, по сравнению со всем серебром, которым обладали храмы, представляет собою совершенно ничтожный процент. Поэтому дело помощи голодающим пострадало бы очень мало, если бы при изъятии ценностей правительством было сделано исключение по отношению к евхаристическим сосудам. Далее, заявляя от лица Церкви протест против постановления ВЦИК в своем послании от 2 марта, Патриарх, конечно, не рассчитывал вызвать верующих к какому-либо физическому сопротивлению вооруженной силе государства при изъятии ценностей храмов, так как это неизбежно должно было повести к убийствам и пролитию крови, призывать к которым не может глава христианской Церкви. В ранее изданных посланиях Патриарх, напротив, всегда осуждал убийства и гражданскую войну, от которых Россия истекала кровью в течение стольких лет.
       Свое отношение к кровавым эксцессам, кое-где происшедшим при изъятии ценностей из храмов (в Шуе, Смоленске, Ростове-на-Дону, в Москве в Дорогомилове), Патриарх выразил в своем циркулярном обращении ко всем епископам от 11 апреля 1922 года, в котором он категорически осуждает активное противодействие власти и предписывает епархиальным архиереям употреблять все меры пастырского воздействия на пасомых для предотвращения их совершенно нехристианских выступлений. У верующих были легальные средства отстаивать неприкосновенность сосудов, имеющих богослужебное употребление, например петиции об оставлении их в церквах или о замене их хлебом и ценными вещами. Не было у Патриарха при издании этого послания и тайных политических замыслов, попытки раздуть религиозное возбуждение народа, вызванное грубым прикосновением правительства к его святыне, и этим вызвать восстание для ниспровержения существующего правительства. Внутренне Патриарх не может, конечно, одобрить атеистическое правительство, пять лет притесняющее Церковь, но участия в политической борьбе он не принимал и предостерегал от этого духовенство. В своем послании он протестовал против отдельного акта, предпринятого гражданской властью. Когда Амвросий Медиоланский отказался выдать арианам по требованию правительства Валентиниана II православную базилику или когда митрополит Филипп публично попрекал Иоанна Грозного за его безбожные казни, они не колебали монархического принципа и даже не помышляли о замене одного носителя монархической власти другим.
       Второе послание Патриарха вызвало еще более непристойную травлю Церкви и духовенства в печати, травлю, внушенную безмерным озлоблением против религии, построенную на лжи, обманах и клевете. Но в России нет другой печати, кроме официальной, поэтому опровергнуть клевету не было никакой возможности.
       Патриарха и духовенство обвиняли в жадности и корыстолюбии, хотя церковные драгоценности никогда не употреблялись на удовлетворение материальных нужд клира. На Патриарха сыпались яростные нападки за то, что он будто бы, забывая заветы Христа и ставя золото выше человеческой жизни, отказывает в помощи людям, обреченным на голодную смерть, хотя вопрос шел лишь о незначительной части церковных драгоценностей, которые к тому же общины хотя бы отчасти могли возместить хлебом или другими реальными ценностями. На Патриарха указывали как на инициатора политического заговора, направленного против революционного правительства, хотя никаких доказательств для этого нет и не может быть.
       В начале февраля скончался управляющий Московской епархией митрополит Крутицкий Евсевий. На освободившуюся кафедру Патриархом был назначен архиепископ Никандр (Феноменов, † 1933. – Прим. ред.). Его вступление в отправление обязанностей духовного руководителя Московской епархией совпало, таким образом, по времени с только что описанными событиями.
       Православная Церковь в России управляется епископами через посредство старших священников, носящих название благочинных. Благочинные – то же, что деканы в Католической Церкви. Они стоят во главе благочиннического округа, обнимающего около 20 приходов. Через них епископ сносится с приходскими священниками. Желая при своем вступлении в должность ознакомиться с состоянием религиозной жизни в Москве и ознакомить духовенство со своими взглядами и намерениями, архиепископ Никандр пригласил к себе 27 февраля благочинных.
       Вслед за этим собранием было опубликовано постановление ВЦИК об изъятии церковных драгоценностей. Оно произвело большое возбуждение среди духовенства и приходских общин. Возникали недоумения, допустимо ли это с церковной точки зрения и как верующие должны реагировать на распоряжение правительства. За разъяснениями, естественно, обращались к архиепископу, что и побудило его снова пригласить к себе благочинных для обсуждения вопросов, связанных с проведением в жизнь распоряжения правительства. Это второе собрание благочинных у архиепископа Никандра состоялось 7 марта. Собранию был уже известен текст постановления и второго послания Патриарха. После обсуждения создавшегося положения было решено отнюдь не оказывать правительству сопротивления силою и не призывать к таковому, а указать общинам легальный путь для выражения волнующих их чувств для отстаивания неприкосновенности священных сосудов – предложить им обратиться к правительству с просьбой об исключении священных сосудов из числа вещей, подлежащих изъятию, или о замене их равным по весу и ценности количеством домашних вещей из тех же драгоценных металлов, добровольно жертвуемых для этой цели членами общин. В этом смысле был составлен примерный образец для петиций. Собранию казалось, что самый факт подачи петиций не составляет никакого преступления, что от замены предметов богослужебного употребления вещами равной ценности дело помощи голодающим ни в малейшей степени не страдает, а потому предложение общин должно быть вполне приемлемым для правительства, что в составлении проекта подобной петиции, имеющей быть предложенной на обсуждение приходских общин, нет ничего преступного, так как на каждом собрании резолюция непременно кем-нибудь предлагается.
       Еще до первых опытов осуществления постановления об изъятии ценностей, когда ни о каком противодействии правительству не могло быть и речи, в Москве были произведены массовые аресты среди духовенства. Были схвачены и заключены в тюрьму наиболее видные и влиятельные представители клира. В их числе находились архиепископы Никандр и Серафим (Чичагов, † 1937; священномученик. – Прим. ред.), епископ Иларион (Троицкий, † 1929; священномученик. – Прим. ред.), почти все члены Высшего Церковного Управления и Московского епархиального совета, много выдающихся священников. Тогда полагали, что правительство, приступая к осуществлению своего постановления и опасаясь противодействия со стороны общин, решило заранее устранить на время изъятия ценностей лиц, способных стать во главе оппозиционного движения. Затем приступили к изъятию церковных вещей, которое было встречено очень недоброжелательно народом. Всюду повторялась одна и та же картина. Церковь, в которой происходила конфискация, окружалась снаружи вооруженными солдатами – конными и пешими, двери церкви плотно затворялись, и внутрь, кроме духовенства и представителей общин, никого не допускали. В некотором отдалении от храма собиралась толпа из местных прихожан и случайных прохожих. Настроение толпы было возбужденное, из нее по адресу правительства неслись возгласы: безбожники, грабители, насильники. Иногда в красноармейцев бросали из толпы камнями и палками. Делали это главным образом мальчики-подростки, разбегавшиеся в разные стороны при попытке их ареста. Толпа разбивалась на группы, в которых горячо и не с сочувствием к правительству обсуждалось происходящее. Рассеянные в толпе сыщики подслушивали разговоры или провоцировали оскорбительные для правительства выражения, а затем производили аресты неосторожных за агитацию и возбуждение толпы к действиям, направленным против правительства.
       При таких обстоятельствах атмосфера все более и более сгущалась, и в воздухе чувствовалось возобновление террора. В поведении духовенства, к сожалению, не было полного согласия. Большинство разделяло взгляды Патриарха, но нашлись епископы и священники, поспешившие заявить в печати о своем несогласии с посланием главы Церкви. К числу последних принадлежали епископ Антонин (Грановский, † 1927. – Прим. ред.), живущий в Москве на покое, архиепископ Нижегородский Евдоким (Мещерский, † 1935. – Прим. ред.), группы петроградских священников во главе с протоиереем Введенским, из московских священников – Калиновский и Борисов. Нет надобности говорить о том, что они тотчас же получили самую лестную аттестацию их христианской настроенности в атеистических органах правительственной прессы. В общем же духовенство, не исключая Патриарха, относилось к изъятию церковных ценностей с гораздо большею терпимостью, чем общины и массы верующих.
       У правительства же на почве фанатической вражды к религии и подозрительного отношения к духовенству сложилось совершенно обратное мнение: инициатором противодействия, казалось ему, является Патриарх, его поддерживает незначительная количественно влиятельная группа «князей церкви» – епископов и священников, занимающих выдающееся положение среди своих собратий. Под давлением «князей церкви» действует низшее духовенство, втайне им не сочувствующее, но запуганное и слепо повинующееся их приказаниям. Являясь правительством партии, составляющей ничтожное меньшинство в стране, и в то же время чувствуя со стороны прочего населения недовольство и недоверие, советская власть всюду подозрительно ищет контрреволюционных заговоров. Противодействие изъятию церковных ценностей превращается в ее глазах в обширный политический заговор, имеющий целью ниспровержение социалистического строя, а церковная организация – в орудие этого заговора.
       Обильную пищу для этих подозрений дает неосторожность русских эмигрантов за границей. В настоящее время русских за границей так много, что там сорганизовалось Высшее Церковное Управление во главе с митрополитом Антонием (Храповицким, † 1936. – Прим. ред.). В декабре 1921 года за границей Высшим Церковным Управлением был созван в Карловцах Всезаграничный Церковный Собор, который провозгласил восстановление монархии и династии Романовых в России. Так как Высшее Церковное Управление за границей было авторизовано Патриархом, то на последнего, а вслед за ним и на духовенство в пределах России, и пала вся одиозность неосмотрительного политического выступления Церковного Собора. Это вынудило Патриарха распустить Высшее Церковное Управление и лишить его своего благословения в особом постановлении Священного Синода в Москве. Благоприятные для правительства выступления отдельных епископов и священников породили в нем надежду, что намечающееся разногласие среди духовенства достигнет степени раскола и потрясет все здание Церкви. О возникшем расколе с восторгом трубила официальная пресса.
       Соответственно положенным взглядам и подозрениям правительство задалось целью нанести сокрушающий удар церковной организации как контрреволюционному сообществу. Для достижения этой цели решено было, во-первых, терроризировать представителей Церкви путем судебных репрессий и, во-вторых, разрушить саму организацию Церкви.
       1. В судебном преследовании лиц, арестованных по делу об изъятии церковных ценностей, принята система идти от второстепенных деятелей к тем, кого считают вдохновителями. В первую очередь были привлечены к судебной ответственности 54 человека, в числе которых находились семь благочинных, несколько священников и мирян. В будущем предполагается процесс «князей церкви» – епископов Никандра и Илариона, членов Высшего Церковного Управления и наиболее видных представителей московского духовенства и, наконец, процесс Патриарха. Процесс 54-х начался 26 апреля и завершился 8 мая. Обвиняемые были разделены на несколько групп. Мирянам предъявлялось обвинение в том, что они принимали участие в народных скопищах у церквей во время отобрания ценностей, вели здесь агитацию против правительства и распространяли мысль, что большая часть церковных сокровищ будет разграблена. Извиняющим обстоятельством для этой группы обвиняемых поставлялось то, что они действовали под влиянием и по внушению духовенства.
       Вторую группу составляли священники, обвиняющиеся в агитации против изъятия ценностей среди прихожан путем оглашения воззвания Патриарха и произнесения проповедей, в которых они призывали верующих к открытому противодействию власти путем подачи всякого рода заявлений и протестов, составлявшихся при их деятельном участии и руководстве. Наиболее сурово относится обвинительный акт к третьей группе обвиняемых, состоящей из семи благочинных. Им ставится в вину кроме обвинений, предъявляемых прочим священникам, еще участие в заседании у архиепископа Никандра и в распространении воззвания Патриарха между подчиненными им священниками. На основании фактов, собранных следствием, еще можно было бы предъявлять подсудимым обвинение в сопротивлении правительственным мероприятиям по религиозным побуждениям, но обвинительный акт не может и не хочет этих побуждений понять; он отказывается признать самую их наличность, объясняя выступление духовенства чисто политическими и корыстными мотивами...
       «Постановление ВЦИК об изъятии церковных богатств, – гласит обвинение, – вызвало сильный протест со стороны части духовенства, которая, будучи лишена в течение последних четырех лет своего прежнего могущества, не раз уже вступала в борьбу с Советской Россией, благословляя полки помещиков и капиталистов на борьбу с рабоче-крестьянской армией. Воспользовавшись постигшим Поволжье голодом и опираясь на старцев, фанатиков, слабоумных, кликуш и мещанские слои населения, скрывая свои корыстные цели под флагом религии, реставрация... снова пытается вступить в борьбу с Советской Россией и, объявляя церковные драгоценности неприкосновенными и не подлежащими изъятию, несмотря на категорическое решение Советской власти изъять их для реализации на хлеб для голодающих, тем самым подстрекает массы людей к эксцессам гражданской войны. Обвиняемые не могли не знать, что обращение Патриарха Тихона, открыто выступившего с призывом к сопротивлению, является несомненно контрреволюционным актом, почему и обвинение к ним не может остановиться на констатировании сопротивления в деле помощи голодающим, но также заключает в себе обвинение в контрреволюционном выступлении против власти рабочих и крестьян, откровенно преследуя цель возвращения России в прежнее положение для сохранения для себя всех прежних прав и преимуществ, и также многочисленных богатств, которые в данный момент советская власть отдает голодным для спасения их жизни». Голословность этого обвинения очевидна, и судебное следствие не могло привести в доказательство ни одного факта.
       Не будем излагать сведений о самом процессе, о подтасовках и искажениях фактов, о подозрениях, выдаваемых за деяния, травле подсудимых в печати во время суда с целью вызвать в известных слоях населения озлобление против них. Отметим лишь один важный момент. 4 мая после повторного допроса благочинных, конечно по заранее составленному плану, но неожиданно для присутствующих и следивших за ходом процесса были вызваны к допросу по постановлению суда архиепископ Никандр и Патриарх Тихон в качестве свидетелей, в списке которых они не значились. Допрос Патриарха продолжался с 11 часов вечера до 1 часа ночи. Когда этот старец вошел в переполненную залу суда, все присутствующие поднялись со своих мест, а когда в середине допроса обвинитель, грубый человек, все время издевавшийся над обвиняемыми, обратился к нему с оскорбительным вопросом, в зале послышались такие шумные протесты, что пришлось объявить перерыв и удалить часть публики.
       На суде Патриарх заявил, что он счел себя вынужденным, повинуясь церковным правилам, издать послание, осуждающее насильственное изъятие из храмов предметов, освященных богослужебным употреблением, что в случае столкновения гражданских законов с церковными он считает своим религиозным долгом отдать предпочтение законам церковным и что ответственность за составление, издание и распространение послания он берет на себя. Достоинство, с которым держал себя Патриарх, отмечено даже в официальных отчетах. На основании этих показаний суд по требованию обвинения тут же сделал постановление о привлечении к судебной ответственности по тому же делу Патриарха как главного виновника, а также архиепископа Никандра и всех московских благочинных, бывших на собрании у архиепископа Никандра 7 марта и еще не арестованных.
       Обвинение в попытке ниспровержения революционного правительства имело для подсудимых самые суровые последствия: восемь священников и три мирянина были приговорены к смертной казни.
       Узнав о приговоре суда, Патриарх тотчас же написал из своего заключения три письма: в Совет народных комиссаров, председателю ВЦИК Калинину и народному комиссару юстиции Курскому, в которых протестовал против несоответствия вины и наказания, против несправедливости приговоров, поражающих служителей Церкви, которые по правилам своей религии должны безусловно подчиняться распоряжениям духовной власти, возлагал всю ответственность на себя и просил взять его жизнь вместо жизни осужденных.
       Одиннадцать смертных приговоров, произнесенных над людьми, действовавшими по религиозным побуждениям, сопротивление которых правительству фактически выразилось только в подаче петиций об исключении священных сосудов из числа конфискуемых вещей или замене равными по стоимости ценностями, произвели потрясающее впечатление на общины. И тем не менее ни одна из них не решилась выступить с прошением о помиловании осужденных. Об отмене смертных приговоров просили толстовцы, сектанты, даже евреи, не просили только православные приходы. Чем объяснить это странное явление? Тем, что боялись повредить осужденным. Люди, близкие к правящим сферам, хорошо знали, что делается в комитете партии, диктующей правительству и суду свои решения, шепнули общинам, что чем настойчивее они будут хлопотать о помиловании своих священников, тем более будут свидетельствовать о силе их влияния на массы, тем более опасными для правительства выставят и тем более беспощадное отношение к ним вызовут у тех, в руках которых находится жизнь и смерть граждан.
       Кассационная жалоба защитников была отвергнута, но ВЦИК отменил смертный приговор по отношении к шести осужденным, оставив его в силе в отношении к священникам Заозерскому, Соколову, Надеждину, Телегину и мирянину Тихомирову. В следующую ночь они был казнены. Смертные приговоры в связи с изъятием ценностей произнесены также в Шуе, Новгороде, Новочеркасске. Множество епископов и священников брошены в тюрьму и ждут суда. Цель правительства достигнута: духовенство терроризовано. Характеры прямые и правдивые смолкли. На поверхность всплыли предатели, прислужники и слабые. Войдя в соглашение с безбожным правительством и при его негласной поддержке, они принялись за «реформу» и «оживление» Церкви.
       2. В первые годы своего существования коммунистическое правительство свысока смотрело на религию и приуменьшало ее силу. Ему казалось, что лишение Церкви материальных средств и несколько религиозных диспутов быстро подорвут ее корни в душе народной. Жизнь показала, что они ошибаются: гонимая и притесняемая религия очищалась и крепла. Ее силу они чувствовали при отобрании церковных ценностей, и в особенности их испугала организованность Церкви. Они решили или разрушить, или подчинить себе эту организацию. Сначала, по-видимому, была мысль объявить все объединяющие органы Церкви незаконными и недопустимыми. Во время процесса 54-х из уст председателя суда и обвинителей все время слышались речи о нелегальном существовании церковной иерархии вообще.
       Такое же толкование декрета об отделении Церкви от государства получило выражение на страницах официальных «Известий». Самый факт собрания благочинных у архиепископа Никандра, писали «Известия», помимо всех прочих данных свидетельствует о существовании «особой иерархии», являющейся чем-то вроде самостоятельного государства внутри Советской России. Между тем по смыслу декрета об отделении Церкви от государства существование «церковной иерархии» как таковой невозможно. Декрет предусматривает только существование «отдельных, не объединенных между собой никакой административной властью религиозных общин, свободно избирающих себе священнослужителей, которые отнюдь не должны утверждаться епархиальными советами».
       Так как подобные ответы всегда предшествуют новым распоряжениям правительства и открывают его замыслы, так как попытки объявить центральные органы церковного управления нелегальными бывали и прежде, то теперь естественно было ожидать запрещений всех объединяющих органов начиная с благочиннических округов и кончая Высшим Церковным Управлением. Для представителей Греко-Кафолической Церкви, для которой епископальное устройство и объединенность общин в целое тело Церкви составляет догмат веры, запрещение церковной иерархии как таковой создавало бы самый острый конфликт между религиозной совестью и требованиями гражданской власти. Кроме того, ограничительное толкование декрета от отделении Церкви от государства больно затронуло бы не одну Православную Церковь, а решительно все культы, не говоря уже о Католической Церкви в России, оно нанесло бы удар по Лютеранской Церкви и сектам и многочисленному мусульманству, также объединенным через центральные организации. Поэтому, вероятно, трудность осуществления подобного закона удержала правительство от прямой борьбы с иерархическим строем Церкви. Оно нашло или, вернее, ему подсказали другой способ обезопасить церковную организацию, способ уже испытанный в русской истории. Где-то в тайниках партии созрел план овладеть самим механизмом церковного управления посредством уничтожения Патриаршества и восстановления синодальной системы с контрольным аппаратом государства в форме обер-прокурора или другого учреждения с таким же назначением. Но, конечно, было довольно странно выступить с планом реформ церковного управления коммунистам, столько раз заявлявшим, что им нет никакого дела до Церкви и что они ее игнорируют. Нужны были поэтому подставные лица, которые все это сделали бы от имени Церкви, под видом заботы об ее спокойствии, во имя обновления христианства, и они их нашли среди тех элементов, которые, как было сказано, оказались теперь на поверхности жизни. Это так называемая инициативная группа духовенства.
       Достаточно человеку сделать одну услугу учреждениям сыска, чтобы от него под угрозой кары за измену потребовали большего. В таком именно положении оказались, по-видимому, члены кружка, именующего себя «инициативной группой духовенства». С членами его необходимо теперь познакомиться.

Во время одного из заседаний
Поместного Собора 1917–1918 годов

       Наиболее крупной величиной среди них является епископ Антонин, человек незаурядного ума и значительной богословской эрудиции, но невоспитанный и неуравновешенный, в нем есть что-то патологическое. Дважды он лечился в психиатрической больнице. Это тип архиерея-неудачника. Его долго держали викарием, потом совсем отставили, затем он получил самостоятельную кафедру во Владикавказе, не ужился там и переехал в Москву и с тех пор живет здесь в отставке. В прошлом году, когда правительство увлекалось устройством публичных диспутов, направленных против религий, епископ Антонин не без успеха выступал оппонентом Луначарского, приобрел популярность среди верующего населения Москвы, был нарасхват приглашаем на торжественные богослужения и ни в чем не нуждался, но его грубость и неуравновешенность быстро оттолкнули от него приходы. Его забыли, и он порядочно наголодался. По-видимому, диспуты с Луначарским впервые сблизили его с правительством, и вероятно, уже давно он начал оказывать ему некоторые услуги. При возникновении конфликта между Церковью и государством по вопросу об изъятии церковных ценностей он высказался в печати против Патриарха и был приглашен Калининым на службу в ЦК Помгола. На процессе 54-х он выступил в качестве эксперта обвинения и сделал показания, что послание Патриарха о недопустимости изъятия евхаристических сосудов не имеет религиозного характера и не оправдывается ни церковными канонами, ни церковной традицией. Этим устанавливается контрреволюционный характер послания Патриарха. Ссылка на эту экспертизу имеется в мотивировке смертного приговора священникам.
       Вторым членом группы являлся священник Калиновский. При прежнем правительстве это был видный деятель монархических организаций, сподвижник протоиерея [Иоанна] Восторгова, теперь он перевернулся и выступает на стороне коммунистов. Подобные метаморфозы не редки: тогда было выгодно одно, теперь другое. Уже давно московская молва связала его имя с одиозным учреждением на Лубянке, и в его присутствии не рекомендовалось открыто высказывать свои мысли. На процессе 54-х мы видим его в числе экспертов обвинения подле епископа Антонина. К двум этим лицам присоединились петроградские священники Введенский и Красницкий, почему-то покинувшие свои приходы и оказавшиеся в Москве.
       Еще во время процесса 54-х в печати появилось сообщение, что в Москве возникла новая, прогрессивная церковная община во главе с епископом Антонином, отколовшаяся от Патриарха, что в распоряжение епископа Антонина гражданской властью предоставлен Заиконоспасский монастырь и что новой общине разрешено издание журнала «Живая церковь». Никакого идейного расхождения с Церковью у епископа Антонина ранее не было замечено. Он позволял себе лишь некоторые отступления от принятого богослужебного обряда. Таким образом, реформационная программа новой общины была совершенно неясна.
       6 мая, через два дня после вызова в суд, Патриарх, уже около двух лет находившийся под домашним арестом, но довольно свободно сносившийся с паствой, был подвергнут строгому заключению в своем жилище и изолирован от всех. В помещении Патриарха и в его канцелярии был проведен еще один обыск. Все монахи, отправлявшие богослужение в домовой церкви Патриарха и жившие в том же доме, а также и вся прислуга были отвезены в тюрьму. Помещение Патриарха было занято стражей и агентами политического сыска, и в нем была устроена засада: всех являвшихся, не зная о происшедшем, к Патриарху по делам пускали в приемную, задерживали, подвергали обыску. У кого находили какие-нибудь деловые бумаги, тех отправляли на Лубянку в Чрезвычайную комиссию, прочих, продержав несколько часов под арестом, отпускали.
       Так как в доме Патриарха помещались Высшее Церковное Управление и Московское епархиальное управление, то эти учреждения перестали действовать. В это же время был арестован епископ Николай Звенигородский (Добронравов, † 1937. – Прим. ред.), которому Патриархом было поручено управление Московской епархией после заключения в тюрьму архиепископа Никандра. Таким образом, вследствие ареста Патриарха и почти всех членов Центрального и Московского епархиального управления, вследствие занятия стражей помещения этих учреждений и заключения в тюрьму управляющего московской епархией епископа Николая как высшая церковная, так и московская епархиальная власть перестала фактически существовать. Созданную таким образом пустоту решила при поддержке гражданской власти занять группа епископа Антонина, чтобы овладеть церковным управлением. Но им не хватало канонических полномочий. Она сделала попытку добыть их.
       По официальному сообщению, 12 мая протоиерей Введенский, священники Калиновский, Красницкий, Волков и псаломщик Стадник отправились на Троицкое подворье к заключенному там Патриарху. Священник Красницкий высчитал Патриарху все его вины пред советской властью и, указав на то, что «под водительством Патриарха Тихона Церковь переживает состояние полнейшей анархии, что всей своей контрреволюционной политикой и в частности борьбой против изъятия ценностей она подорвала свой авторитет и всякое влияние на широкие массы, потребовало от Патриарха немедленного созыва Собора и полного отстранения Патриарха от управления Церковью до соборного решения. В результате беседы после некоторого раздумья Патриарх подписал отречение с передачей своей власти до Поместного Собора одному их высших иерархов» – какому, об этом официальное сообщение предусмотрительно умалчивает. Получается впечатление, что Патриарх признал основательность этих обвинений и согласился отдать себя на суд предполагающегося Собора. Но так как со стороны лиц, опубликовавших это сообщение, был допущен целый ряд разоблаченных обманов, то нельзя дать веры и этой небылице.
       По частным сведениям, дело происходило иначе. Группа перечисленных священников явилась к Патриарху ночью и подняла его с постели. Патриарх вышел к ним встревоженный, но быстро овладел собой и возвратился к своему обычному благодушию. Ему указали на то, что Церковь вследствие его заключения остается без высшего руководителя, что правительство не всякому епископу позволит теперь стать у кормила церковного управления, и предложили назначить ему своим заместителем епископа Антонина, которому гражданская власть доверяет. Патриарх решительно отказался. Тогда священники дали ему понять, что в случае упорства с его стороны все одиннадцать осужденных на смертную казнь будут расстреляны, если же он пойдет навстречу желаниям правительства, то возможно их помилование. Патриарх ответил, что жизнь человеческая в руках Божиих, а он как глава Церкви не может предпочесть интерес частных лиц интересам всей Церкви. Но Патриарх заключен был под стражу.
       Наступили условия, при которых, как было предусмотрено постановлением Высшего Церковного Управления от 7 ноября 1920 года, власть должна была перейти к одному из еще тогда намеченных его заместителей. Теперь он их назвал. Это были митрополит Ярославский Агафангел (Преображенский, † 1928; священномученик. – Прим. ред.) и митрополит Петроградский Вениамин (Казанский, † 1922; священномученик. – Прим. ред.). Одному из них он передавал свою власть, предоставляя выбор правительству. Священники заявили, что митрополит Вениамин не будет допущен к управлению Церковью правительством, а митрополит Агафангел является лицом, против которого они не будут возражать. Вместе с этим они заверили Патриарха, что гражданская власть не поставит препятствий для созыва Собора. Мысль о созыве Собора Патриарх приветствовал. По постановлению Собора 1917– 1918 годов, восстановившего Патриаршество в России, Соборы должны созываться Патриархом чрез каждые три года. Первый после него очередной Собор должен был съехаться не позднее июня 1921 года, но он не состоялся, потому что не было никакой надежды получить на его созыв разрешение правительства.
       Когда Патриарху было указано на желательность созыва очередного Собора и на удобоисполнимость этого в настоящее время, у него не было оснований возражать. В результате этих переговоров Патриарх собственноручно написал два документа: письмо председателю ВЦИК Калинину и письмо митрополиту Агафангелу, в основной своей части дословно схожие между собой. Вот буквальный текст первого: «Председателю Всероссийского центрального исполнительного комитета Калинину. В силу крайней затруднительности в церковном управлении, возникшей по привлечении меня к гражданскому суду, считаю полезным для блага Церкви поставить временно до созыва Собора во главе церковного управления или Ярославского митрополита Агафангела, или Петроградского митрополита Вениамина. Патриарх Тихон. 13 мая/24 апреля 1922 года». В письме митрополиту Агафангелу Патриарх уведомляет его о назначении своим заместителем и просит его в возможно скором времени прибыть в Москву. Оба письма были вручены священникам для передачи по адресу. Таким образом, ни от сана, ни от власти Патриарх не отрекся. Он продолжает оставаться Патриархом, и канонически всякая власть в Церкви может исходить только от него. Но вследствие физической невозможности управлять Церковью из заключения он назначил временного заместителя, предоставляя Собору дальнейшее устройство церковных дел. Поэтому газетные статьи об отречении Патриарха совершенно не соответствуют действительности.
       На другой день после опубликования официального сообщения о временном самоустранении Патриарха от дел во всех правительственных органах печати было оглашено воззвание «Верующим сынам православной Церкви России», подписанное «епископом Антонином, представителями прогрессивного духовенства гор. Петрограда: священниками В. Красницким, А. Введенским, Е. Волковым, псаломщиком Стадником; гор. Москвы: священниками С. Калиновским, И. Борисовым, В. Быковым; гор. Саратова: священниками Кусаковым и Леловским». В этом воззвании «группа прогрессивного духовенства» уже вполне ясно обнаружила свою истинную природу. Епископ и священники говорят здесь тем самым языком, которым до сих пор говорило о Церкви только коммунистическое правительство, нисколько не стесняясь повторять ложь и клевету на Патриарха и своих же собратий, вызвавшие одиннадцать смертных приговоров. «Верхи священноначалия держали сторону врагов народа, – пишут священники. – Это выразилось в том, что при каждом подходящем случае в Церкви вспыхивали контрреволюционные выступления. Это было не раз. А теперь на наших глазах произошло тяжелое дело с обращением церковных ценностей в хлеб для голодных. Это должно быть радостным подвигом любви к погибающему брату, а превратилось в организованное преступление против государственной власти. Это вызвало кровь. Пролилась кровь для того, чтобы не помочь Христу голодающему. Отказом в помощи голодному церковные люди пытались создать государственный переворот. Воззвание Патриарха Тихона стало тем знаменем, около которого сплотились контрреволюционеры, одетые в церковные одежды».
       В заключение подписавшиеся заявляют, что считают необходимым немедленный созыв Поместного Собора для суда над виновниками церковной разрухи, для решения вопроса об управлении Церковью и об установлении нормальных отношений между ней и советской властью и что разрешение на созыв Собора со стороны гражданской власти обеспечено. Для оглашения этого воззвания реформаторам любезно предложили свои страницы правительственные органы печати. Кем продиктовано это воззвание, видно из самого его содержания. Когда друзья и общины подписавшихся, возмущенные доносом на Церковь, содержащимся в воззвании, потребовали у них объяснений, епископ Антонин заявил, что вынужден был подписать этот документ [под] угрозой расстрела в противном случае осужденных священников и уступил настояниям правительственных агентов, желая спасти жизнь приговоренным. То же утверждали священники Быков и Леловский. Из них Быков сверх того уверял, что дать свою подпись под воззванием он все же отказался, тем не менее имя его напечатано в числе подписавшихся. Несколько позднее священник Борисов от всякой солидарности с «инициативной группой» публично отказался.
       19 мая священники Введенский и Красницкий в сопровождении правительственного агента в правительственном автомобиле отправились с письмом Патриарха и текстом воззвания в Ярославль к митрополиту Агафангелу. Предложив ему от лица Патриарха вступить в управление Церковью, они потребовали, чтобы он предварительно подписал их воззвание к верующим и тем взял на себя обязательство в своей дальнейшей деятельности держаться намеченной ими, или, вернее, правительством чрез них, программы. Митрополит Агафангел ответил, что желает сохранить за собой свободу действий, и решительно отказался дать свою подпись под какими бы то ни было связывающими его документами. Он вручил им только письмо для передачи Патриарху, в котором уведомлял последнего, что принимает возложенное на него поручение и выедет в Москву в самом непродолжительном времени.
       Но сделать этого не удалось. В расчете на преклонный возраст митрополита Агафангела правительство неосмотрительно дало согласие на назначение его заместителем Патриарха. Оно надеялось получить в его лице послушное орудие для выполнения своих планов. По его замыслу, митрополит Агафангел должен был прикрывать и санкционировать своим каноническим авторитетом все то, что будут делать под диктовку гражданской власти епископ Антонин со своими сподвижниками. Но у престарелого иерарха оказалось гораздо больше силы сопротивления, чем полагали. Тогда было решено просто не выпустить его из Ярославля. В следующую же ночь в квартире митрополита был произведен обыск, не давший никаких материалов для возбуждения преследования против него, тем не менее митрополита обязали подпиской не покидать Ярославля. На следующую ночь было обыскано, и тоже безрезультатно, его помещение в Толгском монастыре. Наконец у него было отобрано и самое письмо Патриарха, приглашающее его стать во главе церковного управления.
       Устранив таким образом митрополита Агафангела и не надеясь вынудить у Патриарха назначения другого, более сговорчивого лица, правительственные агенты в рясах решили овладеть церковной властью путем захвата под тем предлогом, что митрополит Агафангел в Москву не является, а Церковь не может оставаться без центрального управления. Для достижения этой цели важно было захватить помещение Патриарха, в котором сосредоточены высшие церковные учреждения с их канцеляриями. Ведь люди из провинции и из Москвы, плохо разбирающиеся в том, что происходит, пойдут сюда по привычке, кто бы ни заведовал здесь делами. Чтобы очистить для себя Троицкое подворье, где жил Патриарх, его перевезли в Донской монастырь.
       Патриарх, находившийся в строгом заключении, пребывал в полном неведении обо всем происходящем. Доступ к нему имели только члены «инициативной группы». Через священника Калиновского протопресвитер Большого Успенского собора Н. А. Любимов получил от Патриарха собственноручное письмо, помеченное 3/8 мая с. г., следующего содержания: «Достопочтимый отец протопресвитер. Ввиду крайней затруднительности в церковном управлении, возникшей от привлечения меня к гражданскому суду, почитаю полезным для блага Церкви поставить во главе церковного управления временно до созыва Собора Высокопреосвященного Агафангела, митрополита Ярославского. На это имеется согласие и гражданской власти, и о сем сообщается мною Высокопреосвященнейшему Агафангелу. Прошу Вас учинить распоряжение о приеме и помещении Его Высокопреосвященства на первое время в Донском монастыре и дать знать московскому духовенству. Патриарх Тихон». На стороне сделана подпись: «Действительность настоящего документа удостоверяем: протоиерей Александр Введенский, священник В. Красницкий, священник С. Калиновский».
       Два дня спустя, 16 мая, протопресвитеру Любимову было доставлено письмо от священника Калиновского совсем другого содержания: «Досточтимый отец протопресвитер. Только что мною получено распоряжение от Святейшего Патриарха о его немедленном желании переехать в Донской монастырь, для этой цели освобождают архимандрита Анемподиста, и чтобы завтра к вечеру Его Святейшеству можно было уже выехать в Донской монастырь, а посему он просит поторопиться с освобождением ему места и через меня сообщить не позднее 12 часов дня 19 мая с. г. Прошу молитв. Священник Калиновский. 18 мая».
       Это внезапное решение Патриарха самому немедленно переехать в Донской монастырь было без сомнения вынужденным. Архимандрит Анемподист, о котором упоминается в письме, – близкий Патриарху человек. Он был отвезен в тюрьму вместе с другими монахами Троицкого подворья в день ареста Патриарха. Теперь Патриарху обещали, что он будет освобожден и вместе с ним будет жить в Донском монастыре. Обещание это исполнено не было. 19 мая Патриарх переехал в наемном экипаже без стражи через весь город в Донской монастырь. На пути заезжал в Иверскую часовню помолиться перед чтимой иконой Божией Матери и при выходе из часовни благословлял собравшийся народ. Но как только в Донском монастыре он вошел в назначенное для него помещение, все выходы и входы были заняты стражей. Патриарх снова был отрезан от всего мира и оказался в одиночном заключении. После переезда Патриарха в Донской монастырь шайка захватчиков расположилась в его покоях. Гражданская власть сняла печать с архивов в канцелярии и таким образом передала в их руки весь механизм церковного управления.
       «Инициативная группа духовенства», состоящая отчасти из иногородних священников, отчасти из московских, но не пользующихся уважением верующих, сделала попытку заручиться содействием влиятельных представителей московского клира. Калиновский, Введенский и Красницкий обегали всех остающихся на свободе епископов и видных священников с приглашением примкнуть к их группе, расточая всюду самые заманчивые обещания. С такими же предложениями они обращались и к заключенным в тюрьме епископу Илариону и секретарю Высшего Церковного Управления В. В. Гурьеву, обещая немедленное освобождение и прекращение возбужденного против них судебного преследования, но им удалось склонить на свою сторону только епископа Леонида, личность ничтожную во всех отношениях.
       Но чтобы иметь хотя бы тень права на управление Церковью, им нужно было получить хоть какие-нибудь полномочия от Патриарха. Они достигли этого при помощи обмана. 18 мая Патриарху подано было заявление, подписанное священниками Введенским, Волковым и Калиновским, в котором они, жалуясь на то, что митрополит Агафангел не является в Москву, а Московская епархия вследствие ареста архиепископа Никандра и его заместителя епископа Николая Звенигородского остается без управляющего епископа, просили Патриарха вверить им, по крайней мере, заведование канцелярией Высшего Церковного Управления, а для Московской епархии назначить управляющего епископа. Так как канцелярия была фактически уже в их руках, то на этом заявлении Патриарх положил следующую резолюцию: «Поручается поименованным ниже лицам (то есть подписавшим заявление священникам) принять и передать Высокопреосвященному Агафангелу по приезде его в Москву синодские дела при участии секретаря Нумерова, а по Московской епархии – Преосвященному Иннокентию, епископу Клинскому (Летяеву, † 1936 или 1938. – Прим. ред.), а до его прибытия – Преосвященному Леониду, епископу Верненскому (Скобееву, † 1932. – Прим. ред.), при участии столоначальника Невского 5/18 мая».
       Вслед за этим в правительственных газетах появилось сообщение: «На основании соглашения с Патриархом Тихоном церковная власть Православной Церкви в России перешла впредь до окончательного сформирования управления к временному высшему церковному управлению в составе: епископа Антонина, епископа Леонида, протоиерея Введенского, протоиерея Альбинского, священников Волкова, Воскресенского, Калиновского, Красницкого, диакона Скобелева. 19 мая Патриарх Тихон переехал в Донской монастырь. В субботу 20 мая означенная группа духовенства с епископом Антонином во главе приступила на Троицком подворье к текущей работе по управлению Церковью и по созыву поместного собора».
       Никакого соглашения с лицами, захватившими власть, у Патриарха не было. Им было поручено Патриархом лишь следить за канцелярией до приезда митрополита Агафангела, но отнюдь не управлять Церковью. Резолюцию Патриарха они не опубликовали и никому не показали, но ссылались на нее как на документ, дающий полномочия. Чтобы удержать высшую церковную власть в своих руках, они задержали при помощи полиции митрополита Агафангела в Ярославле, чтобы сохранить управление Московской епархией в руках епископа Леонида, они вовсе не послали епископу Иннокентию уведомления о поручении, возложенном на него Патриархом. В настоящее время, когда резолюцию Патриарха удалось достать и огласить, они оправдывают свой захват тем, что Церковь нельзя оставить без управления, а гражданская власть решила к этому управлению никого, кроме них, не допускать.
       Первые шаги нового церковного управления направлены к тому, чтобы упрочить свое положение. Так как к «инициативной группе» до сих пор из епископов присоединился один только Леонид, она спешит обзавестись собственными ставленниками. Они уже посвятили в епископы священников Чанцева и Альбинского. С другой стороны, они удаляют с кафедр епископов, неугодных правительству и им. Они лишили Московской кафедры архиепископа Никандра, хотя за ним не только нет никакой церковной вины, но и гражданский суд еще не произнес над ним приговора. Так же поступили они с Петроградским митрополитом Вениамином, перечислив в постановлении о его увольнении все его мнимые вины против советской власти. Митрополит отлучил подчиненных ему петроградских священников: Введенского, Красницкого, Волкова, а затем попытался провести в жизнь постановление Высшего Церковного Управления от 7 ноября 1920 года и объявил, что Петроградская митрополия, лишенная возможности получать распоряжения от Патриарха, будет управляться своим епископом, независимо от новой церковной власти. Последствием этого для него было немедленное заключение в тюрьму, а «Известия» поспешили присоединить к этому угрозу: «Митрополит должен очень поостеречься. В Петрограде еще только начинается процесс церковников, и митрополит, провоцируя на выступление свою низшую братию, со своей стороны сделал все, чтобы этот процесс мог кончиться еще более суровым приговором, чем в Москве. И центральной фигурой на этом процессе будет сам митрополит, этого ему не следовало бы забывать». В настоящее время уже заканчивается этот процесс, и митрополиту угрожает смертный приговор.
       Новые церковные деятели не стесняются прибегать к полицейским мерам, чтобы добиться признания своей власти, духовенство же крайне запугано арестами, судебными процессами, расстрелами и не решается выступить против них открыто. Все епископы, находившиеся в Москве, или брошены в тюрьму, или высланы. Другие после нескольких лет заключения только что получили свободу. Третьи состоят в отставке или не имеют связи с Москвой, будучи высланы сюда из своих провинциальных епархий. Поэтому епископы, еще находящиеся на свободе, держатся пассивно. Не становясь на сторону новой церковной власти, они не выступают против нее. Оппозиционные священники, лишенные объединяющего центра в лице епископа, действуют неуверенно и несогласованно.
       6 июня в высшее церковное управление были вызваны двадцать два московских благочинных, и от них потребовали категорического заявления, признают они вновь сформировавшуюся церковную власть или нет. Собрание происходило в такой обстановке. У подъезда стоял очень большой автомобиль, достаточный для помещения всего собрания. В канцелярии высшего церковного управления благочинных встретили его члены, и здесь же присутствовали молодые люди в кожаных куртках и с револьверами, в которых нетрудно было узнать агентов политической полиции. Все приглашенные благочинные по постановлению суда, о котором уже было упомянуто, привлекаются к ответственности за участие в собрании у архиепископа Никандра. Положение было ясно: или признание новой власти, или немедленный арест. После колебаний, продолжавшихся с 7 часов вечера до 2 часов ночи, была принята довольно уклончивая, но все же положительная резолюция.
       Настроение общин и народа очень враждебно новым лицам, пришедшим на смену Патриарху. Свое выражение оно получило на публичных диспутах, которые попыталась устраивать «инициативная группа» для пропаганды новой церковной политики. Таких собраний было три. Они происходили в переполненном зале Консерватории, вмещавшей около 3000 человек. Доклады священников и прения протекали при непрерывных скандалах. По адресу «инициативной группы» все время неслись крики: «предатели», «иуды», «убийцы», «сколько платит вам чрезвычайка?» Епископов Антонина и Леонида осыпают оскорблениями при выходе их из храмов после богослужения. 29 мая было назначено посвящение в епископы священника Альбинского. Обряд должны были совершить епископы Антонин, Леонид и Иоанникий. Но с утра при входе в храм собралась тысячная толпа, негодующая и до такой степени возбужденная, что, своевременно предупрежденные, епископы не решились явиться в храм и вынуждены были совершить хиротонию в небольшой домовой церкви Патриарха. Недавно одна женщина в Петрограде бросила камнем в протоиерея Введенского и ранила его в голову.
       Программа «инициативной группы» достаточно ярко обрисовалась в ее воззвании и двух вышедших номерах ее органа «Живая церковь». Первой задачей является созыв Собора. Судя по тем насилиям и обманам, какими сопровождалось начало деятельности «инициаторов», нетрудно предугадать, как будет организован Собор. Все епископы, не одобряющие новой церковной политики, будут под разными предлогами или арестованы, или обязаны подпиской не покидать своих епархий, и таким образом им будет прегражден доступ на Собор. Допущены будут только такие, которые подпишут все, чего бы от них ни потребовали. На выборах представителей от духовенства и мирян будут пущены в ход испытанные приемы, благодаря которым, невзирая на оппозиционное настроение страны, в советы единогласно проходят правительственные кандидаты. Несмотря на этот отбор, на Собор все же проскользнет несколько независимых характеров, но они будут арестованы в Москве после двух-трех нежелательных выступлений на Соборе.
       Задачи же Собора сводятся к следующему.
       1. В первую очередь он должен судить и низложить Патриарха за его противоправительственное выступление. Гражданская власть хочет показать, что она судит Патриарха не как главу Православной Церкви, а как политического преступника, пытавшегося вызвать народное восстание против советской власти.
       Ей нужно, чтобы от Патриарха сначала отреклась сама Церковь и установила на Соборе, что он руководился не религиозными, а политическими мотивами. Чтобы осудить священников, ей понадобилась неблагоприятная для них экспертиза епископа Антонина, чтобы осудить Патриарха, ей желательна экспертиза Собора.
       2. Растерзанная в клочки страна только в Патриархе имеет свой объединяющий символ, свой национальный центр, к которому тяготеет, – это не могло укрыться от правительства. Опасения за будущее, боязнь, как бы со временем вокруг Патриарха не сплотились религиозные и национальные силы страны, побуждают его стремиться к уничтожению самого института Патриаршества. Оно видит все удобство для себя синодальной системы и хочет идти по стопам Петра I. Собор, осудив Патриарха Тихона, должен объявить монархический принцип устаревшим и для Церкви, отменить только что восстановленное Патриаршество и обезглавить Церковь, заменив Патриарха Синодом, то есть безличной и произвольно составленной коллегией епископов, священников и мирян. Прислужники правительства уже теперь поют старую песню о преимуществе синодальной системы. В официальном органе нового церковного управления крупным шрифтом набраны следующие строки: «Мы хотим отметить возможность ликвидации самого института Патриаршества как института позднейшего, чуждого древнейшей церковной истории, института, носящего на себе влияние государственного монархизма... Мыслимо создание коллегиального аппарата (малый собор), который, соответствуя новозаветному духу соборности, с гораздо большим успехом проведет в жизнь то, что берется проводить единоличный патриарший институт. Впрочем, продолжает программная статья, не предрешаем. Мыслим и такой патриарший строй, при котором возможно избежать тех несчастных ошибок, наличие которых и подвело нас ко второму Собору». Значит, лучше всего Синод, но и Патриарха можно поставить в такие условия, при которых он будет не только безопасен, но может быть полезен для коммунистов.
       3. Третий пункт соборной программы именно и касается взаимоотношений между Церковью и государством. «Отделение Церкви от государства должно быть признано Церковью определенно и бесповоротно. Раз и навсегда».
       Но это отделение мыслится в довольно оригинальной форме полного подчинения Церкви гражданской власти. Коммунисты владычествуют в стране, ставя во главе всех учреждений, переполненных их тайными врагами, так называемые коммунистические ячейки из 2–3 человек для наблюдения, доносов и запугивания всех служащих. Епископ Антонин со своими коллегами заготовляет теперь и для Церкви такую коммунистическую ячейку. Некоторая часть духовенства и мирян Православной Церкви, стыдливо скрывая до времени свои подписи, обратились уже во ВЦИК с докладной запиской, в которой, «желая по мере своего разумения и сил способствовать государственной советской власти в деле возрождения родины, предлагают ей при ВЦИК учредить особый Всероссийский комитет по делам Православной Церкви во главе с главным уполномоченным по делам Православной Церкви в сане православного епископа». На комитет возлагается, во-первых, и это самое главное, выделение из общей массы православного духовенства и мирян тех лиц, которые признают справедливость российской революции и лояльны по отношению к советской власти; ограждение их от церковных решений и служебных кар со стороны патриаршего управления» (этот параграф напечатан крупным, жирным шрифтом, очевидно, в нем центр тяжести). Его вторая обязанность – «наблюдение за деятельностью патриаршего церковного управления». Но его деятельность не должна ограничиваться этим. Он должен еще заставить Церковь содействовать правительству в осуществлении его коммунистических затей. Его задачей являются «способствование мирному и закономерному проведению в жизнь государственных мероприятий, не затрагивающих религиозных чувств православного человека. Особые учреждения с подобными же функциями должны быть введены и на местах в губерниях и уездах.
       Органом Всероссийского комитета на местах были бы уполномоченные его при губернских исполнительных комитетах из лиц, состоящих в священном сане, и губернский при них комитет из православного духовенства и мирян, утверждаемые губернскими исполнительными комитетами. Губернские уполномоченные и состоящие при них комитеты выполняли бы в районах своих губерний задания Всероссийского комитета по указанным выше направлениям, а равно соответственные задания местных губернских исполнительных комитетов, назначая в уезды и волости, в случае нужды, своих доверенных лиц. Таковы те цепи, которыми будущему Собору предлагают опутать Церковь.
       4. Последним существенным пунктом программы созываемого Собора служит благословение коммунизма. Это экономическое учение желает теперь получить религиозное оправдание. «Церковь, – пишут инициаторы реформы, – не может остаться равнодушной зрительницей происходящей борьбы с социально-экономической неправдой, с социально-экономическим неравенством, с фактом существования в христианском мире капитализма... Она должна религиозно-морально осудить принцип неравенства в социально-экономическом вопросе, осудить до конца и бесповоротно».
       Во всех правительственных органах печати теперь кричат о нарождающемся новом религиозном движении, о новом религиозном сознании, о расколе в Церкви. Ничего подобного нет в действительности. Чтобы создать широкое религиозное движение, нужен искренний пафос и самоотвержение. О каком же пафосе может говорить недостойная шайка, действующая насилием и обманом? Она сильна только поддержкой гражданской власти, не признающей никаких гарантий личности.
       Патриарх находится в Донском монастыре. Он занимает три небольших, хорошо обставленных старинной мебелью комнаты, с выходом на монастырскую стену, по которой ему разрешается совершать прогулки. Но при нем нет прислуги, и к нему никто не допускается. Иногда во время прогулки ему удается перекинуться несколькими словами со знакомыми, которых он замечает внизу. Из этих отрывочных слов видно, что он пребывает в полном неведении и ему очень мало известно из того, что произошло после его удаления от власти. Очевидно, положение Церкви беспокоит его больше всего: он с тоской спрашивает, приехали ли митрополит Агафангел и епископ Иннокентий. Совершать богослужения ему не разрешается даже в домовой церкви, и никто из священнослужителей не имеет к нему доступа. Когда состоится его процесс, не известно. Судя по статьям в правительственной прессе, ему инкриминируются кроме последнего послания, поданного по поводу изъятия церковных ценностей, некоторые из его прежних посланий и распоряжений.

II. ДЕЛО ПАТРИАРХА ТИХОНА

В представленной ранее записке были сообщены сведения о событиях в Русской Церкви, вызванных изданием постановления ВЦИК об отобрании церковных ценностей, об аресте Патриарха Тихона и возбуждении против него судебного преследования, о захвате церковной власти при поддержке правительства так называемой инициативной группой духовенства, о новой организации церковного управления, его задачах и программе. Повествование было доведено до половины июня. В настоящее время изготовляется продолжение этой записки, в котором будет дано подробное обозрение последующих событий с приложением документов, которые удалось достать. По некоторым обстоятельствам окончание этой второй записки замедляется. Между тем есть симптомы, указывающие на возможность вручения Патриарху обвинительного акта и суда над ним в ближайшем будущем. Это и служит побуждением для пишущего эти строки выделить из собранного материала то, что касается положения Патриарха Тихона, и незамедлительно дать краткое сообщение о движении его дела. Продолжение подробной записки будет представлено несколько позднее, как только оно будет доведено до конца. Теперь же отметим только один важный момент в истории захвата церковной власти новым высшим церковным управлением, наступивший вскоре после передачи первой записки и потому в нее не вошедший.

Патриарх Тихон в Петрограде
Май 1918 года

       Митрополит Ярославский Агафангел, поставленный Патриархом во главе Церкви до созыва Собора, но задержанный гражданской властью в Ярославле, обратился в конце июня ко всем епископам и чадам Православной Церкви с посланием, в котором объявил вновь возникшую церковную власть незакономерной. Правительство в официальной прессе беспрестанно уверяет, что, издав декрет об отделении Церкви от государства, оно уже не вмешивается в борьбу и внутренние взаимоотношения церковных партий. Послание митрополита Агафангела, призывающее всех верующих к повиновению государственной власти, но осуждающее самовольный захват центральных органов церковного управления одною партией, казалось бы, находится вне компетенции гражданской власти и нисколько не затрагивает ее интересов. Тем не менее выступление митрополита Агафангела имело для него самые тяжкие последствия. Тотчас после оглашения послания он был заключен в Ярославскую тюрьму, а потом переведен в Московскую Бутырскую тюрьму. Здесь 70-летний старец содержался в крайне тяжелых условиях до декабря 1922 года. Суд над ним даже в революционном трибунале был невозможен, потому что в его деятельности не было решительно никакого состава преступления. Поэтому с ним свели счеты в административном порядке. В декабре без средств, потому что отобранные у него при аресте 30 рублей золотом не были ему возвращены, этапным порядком, вместе с уголовными преступниками, он был отправлен в Нарымский край (Тобольской губернии) в ссылку. Дорогой уголовные украли у него всю теплую одежду. При таких условиях поездка в глубину Сибири зимою неминуемо должна стоить ему жизни.
       19 мая Патриарх был вынужден оставить свое всегдашнее местопребывание на Троицком подворье и переехать в Донской монастырь. Здесь ему было отведено помещение в башне монастырской стены, состоящее из трех небольших комнат, обставленных старинной мебелью, с выходом на монастырскую стену, по которой ему разрешается делать прогулки. К нему применена система строгой изоляции. Все входы и выходы занимает стража, помещающаяся в нижнем этаже башни, через который только и можно проникнуть в верхний этаж. К Патриарху никто не допускается. Женщина, которая готовит для него обед, приносит его в назначенное время и вручает страже для передачи по назначению. Она же приводит в порядок комнаты Патриарха, но не иначе, как в его отсутствие, когда он выходит на прогулку. Патриарху не разрешается даже принимать у себя духовника для тайной исповеди. По воскресеньям и праздничным дням, а иногда и в обычные дни Патриарх приобщается Святых Таин. Для этого по окончании Литургии священник приносит ему Святые Дары из церкви и передает ему чашу в первой комнате, по правилам, непременно в присутствии солдата. Патриарх берет чашу, удаляется с нею в другую комнату, там приобщается и возвращает священнику чашу опять в присутствии солдата. В материальном отношении Патриарх ни в чем не нуждается. Сочувствие к нему в народе очень велико. Поэтому ему ежедневно в изобилии приносят все необходимое, и все принесенное добросовестно передается ему. Желающие сделать ему подарок дают звонок. По звонку дверь отворяет солдат, берет принесенное, относит Патриарху и возвращается с его собственноручной запиской о получении. У приносящих обычно спрашивают их имена и адрес. Боясь, едва ли, впрочем, основательно, неприятных последствий, многие называют себя вымышленными именами и дают фальшивые адреса. Ни то, ни другое не проверяется. Лица, близко стоящие к Патриарху, утверждают, что отношение к нему стражи не только корректное, но по большей части очень почтительное и сочувственное. Среди солдат много таких, которые, несмотря на самую навязчивую пропаганду атеизма в казармах, сохраняют свою веру и смотрят на свое положение стражи Первосвященника как на тяжкую необходимость. Кроме того, Патриарх всегда весел, благодушен, ласков в обращении и любит пошутить, а это нравится окружающим его простым людям. Вследствие этого многие солдаты, вопреки правилам, выходят из комнаты Патриарха, когда священник приносит ему Святые Дары. К башне, в которой заключен Патриарх, обыкновенно собираются, особенно по окончании богослужения в монастыре, большие толпы народа, терпеливо ожидающие его выхода на стену и благословения. Часто прибегают сюда дети, которым Патриарх любит бросать со стены яблоки и конфетки. Летом Патриарх около недели был болен, и к нему привозили врача. В Москве довольно упорно циркулирует слух, идущий из коммунистических кругов, что у него развивается рак печени. Однако люди, часто видящие его на близком расстоянии, не замечают в нем ни исхудания, ни других признаков серьезной болезни.
       Еще два месяца тому назад никто, даже, может быть, само правительство и комитет коммунистической партии, не мог бы с уверенностью сказать, будут ли в конце концов судить Патриарха или без всякого суда его вышлют куда-нибудь в отдаленный и пустынный монастырь, потому что все действия руководящих органов управления России импульсивны, чужды последовательности и изменчивы. Тем не менее процесс подготовлялся. Все лето, от времени до времени, не очень часто и ненадолго к Патриарху приезжал следователь и снимал с него допросы. О чем шла речь в эти посещения и какие признания хотели получить от Патриарха, остается неизвестным.
       В стране, где нет права и гарантий безопасности, не может быть независимого общественного мнения. В России оно создается правительством путем подачек и угроз. Так бывает во время судебных процессов, которым почему-нибудь придают важное общественное или политическое значение. Особенно показателен в этом отношении июньский процесс социалистов-революционеров. Суд над членами этой партии с расстрелом их в перспективе вызывал горячие протесты со стороны их товарищей по ту сторону границы, да и по сю сторону ее далеко не все социалисты относились к нему с одобрением. Нужно было показать, что правительство – только исполнительный приказчик рабочих масс, возмущенных предательством и преступлениями социалистов-революционеров, жаждущих мести и требующих головы преступников. И вот из всех заводов, фабрик, армейских частей, правительственных учреждений в центр летят телеграммы и резолюции с требованиями казни подсудимых. Вандервельде и других иностранцев, едущих защищать обвиняемых, на станциях железной дороги и при въезде в Москву толпы оборванцев встречают кошачьим концертом. В решительный момент процесса организуется грандиозная манифестация: отовсюду двигается шествие со знаменами и плакатами. Толпа врывается в залу суда, судоговорение приостанавливается и начинается чтение резолюций, затягивающееся на целый день, в которых «возмущенный народ» требует высшей меры наказания для преступников. Такие «народные движения» создаются очень простыми приемами. На фабрику приезжает коммунист, созывает рабочих, произносит перед ними патетическую речь, оглашает заранее составленную резолюцию и ставит вопрос: «кто против?». Закрытой баллотировки не допускается. Резолюция оказывается принятой единогласно, потому что всякий осмеливающийся выступить с протестом лишается места или подвергается другим неприятностям. По этому же шаблону подготавливается и процесс Патриарха. В июне и июле, когда новая церковная власть захватывала епархиальные учреждения и насаждала в провинции комитеты своей партии, везде происходили собрания духовенства и отовсюду сыпались резолюции с обвинением Патриарха в контрреволюционной деятельности и политических преступлениях.
       Организацией партии на местах занималась гражданская власть. Она действовала везде однообразно и в одно и то же время. Без сомнения, из центра местным властям были даны соответствующие директивы. Представители гражданской власти обыкновенно обращались к священникам, на сочувствие или покорность которых могли рассчитывать, и предлагали им высказаться по вопросам, связанным с возникновением «Живой церкви». Для их заявлений открывались страницы правительственных листков. Лицо, высказавшееся в положительном смысле, составляло далее небольшой кружок из духовенства и мирян, сочувствующих новому курсу церковной политики. Кружок созывал более многочисленные собрания духовенства и на них проводил сочувственную для правительства резолюцию, которую и направлял в Москву в высшее церковное управление.

Святейший Патриарх Тихон
во время крестного хода в Петрограде
Май 1918 года

       Непременной составной частью этих заявлений было осуждение Патриарха за его деятельность, направленную против завоеваний революции. Нельзя без отвращения читать эти резолюции, продиктованные нравственным безразличием и прислужничеством, которые не останавливаются перед обвинением в государственных преступлениях, влекущих смертную казнь, человека, о деятельности которого они ничего не могут знать. Для того чтобы установить участие Патриарха в заговорах, нужно следствие, необходимы уличающие факты и документы. Даже лицо, живущее в Москве и близкое к церковному управлению, не могло бы иметь в своих руках этих данных, для того чтобы убедиться лично в виновности Патриарха. Глухая же провинция о деятельности Патриарха почти ничего не знала. Влияние центральной церковной власти на епархиальные дела у нас всегда было очень слабо и незаметно. Сношения же Патриарха с епископами затруднялось захватом и перлюстрацией пакетов, исходящих из его канцелярии. В важных случаях приходилось пользоваться поездками частных лиц, на скромность которых можно было положиться. Печатного органа патриаршее управление не имело. Никакой другой прессы, кроме правительственной, всегда враждебной Церкви и до последнего времени не помещавшее никаких сообщений о деятельности церковных учреждений, не было. Транспорт и почтовое сообщение были в полном расстройстве.
       Пишущему эти строки в 1919 году пришлось прожить восемь месяцев в деревне, отстоящей в двухстах верстах от резиденции епархиального епископа. За это время не только в деревне, но и в ближайшем уездном городе никто не знал, кто управляет епархией и есть ли вообще у нее епископ. Что же после этого думать, например, о «воззвании к верующим Православной Церкви», опубликованном священником какого-то села Почепа Романовской волости Гомельского уезда Семена Тресвятского, в котором он, «заявляя о своем присоединении к воззванию московского духовенства, называет “Тихоновскую” церковь домом контрреволюции, где при каждом удобном случае вспыхивают зачины и из которого исходили подстрекательства к мятежам и восстаниям». Ясно, что подобное заявление может быть лишь простым повторением тех инвектив, которые этот жалкий человек вычитал в советских газетах. Вот еще несколько подобных заявлений. «Девять новоторжских священников обратились к верующим с воззванием, в котором настаивают на немедленном осуществлении суда над Патриархом Тихоном и контрреволюционным священством, превратившим Церковь в орудие борьбы с рабоче-крестьянскою властью». «Девятого июня в Острогожске состоялось собрание городского духовенства. Собрание единогласно приняло следующую резолюцию: “Политика Патриарха Тихона по вопросу об изъятии ценностей носила характер контрреволюционный, вызвала на местах массу кровавых эксцессов и ввергла Церковь в политическую борьбу. Духовенство округа осуждает политику Патриарха и заключает, что он должен быть предан суду не только советской власти, но и духовной, и как не соответствующий своему званию главы Церкви должен свои полномочия сложить”».
       Епископ Иваново-Вознесенский пишет: «Около Патриарха Тихона оказались черносотенцы-архиереи Никандр Феноменов и Серафим Чичагов... и это милое единение старых, хороших знакомых, совместно с примыкавшими к ним единомышленниками, породило во главе с Патриархом дальнейшие черносотенные контрреволюционные выступления, завершившиеся изданием патриаршего воззвания. Русские обрядоверы, ханжи, темные силы, кумушки всполошились, пролилась кровь, заплакали осиротевшие семьи, загудел народ, ища отмщения. И отмщение должно быть, его требует жизнь, справедливость, пролитая кровь. Патриарх, архиепископ Никандр и митрополит Серафим и другие виновные должны быть наказаны, как мозг, поставленный руководить темной массой». Правительственная печать нисколько, впрочем, не обольщается на счет мотива, под влиянием которого действовал епископ. «Недавно, – пишет “Наука и религия”, – епископ Иерофей Померанцев заявил себя прекрасным политиком. В местной газете “Рабочий край” за подписью его и благочинных появилась декларация об отношении к Тихону и новому церковному движению. Епископ с благочинными против Тихона. Они за рабочее государство. Они против контрреволюции Церкви. Они за “Живую церковь”. В самом Иванове священник Тихонов скрыл от изъятия четыре иконы. Опять причем тут епископ. Он только посоветовал священнику припрятать иконы. Обвиняемый показал это на заседании трибунала, который постановил привлечь епископа Иерофея к судебной ответственности, а епископ Иерофей немедленно опубликовал в газете свой горячий привет рабочему государству и “Живой церкви”». Этот пример не единственный...
       В начале августа был организован в Москве съезд сторонников «Живой церкви». Правительство принимало в организации съезда деятельное участие. Съехавшимся делегатам оно предоставило помещение и стол в так называемом Третьем доме Московского совета, в здании, принадлежавшем Церкви и служившем помещением для Московской Духовной семинарии. В первом же пленарном заседании съезд постановил: 1) выступить на предстоящем Соборе с требованием лишения священного сана Патриарха Тихона и 2) просить высшее церковное управление дать распоряжение о немедленном прекращении поминовения его имени за богослужением во всех православных храмах Российской Церкви как оставившего свой пост». Таким образом, первой задачей Собора, как и прежде, остается суд над Патриархом и низложение его. Собор красноречивее всех анкет и резолюций должен показать, что не гражданская власть, а сама Церковь отрекается от Патриарха, осуждает его за мятежные выступления против правительства, выступает свидетелем против него перед гражданским судом. Естественно поэтому было думать, что процесс Патриарха не начнется ранее Собора. К тому же, как было сообщено в первой записке, за процессом 54-х должен был последовать второй процесс, по обвинению в сопротивлении конфискации церковных ценностей, и затем уже суд над Патриархом как главным виновником волнения народных масс. До окончания этого второго процесса за Патриарха можно было не беспокоиться, а он много раз назначался и всякий раз снова отлагался на две, на три недели, и только уже 25 ноября началось слушание этого дела, продолжавшееся около трех недель.
       В России суда в том смысле, в котором это слово понимается во всем культурном мире, не существует. Исход процесса обыкновенно бывает предрешен где-то в правительственных сферах, защита совершенно бесполезна, потому что суд руководится не личным убеждением, а указаниями правительства, с которым он открыто сносится, а так как настроение, влияние и решение руководящих органов всегда случайно и неустойчиво, то судьба обвиняемых зависит от обстоятельств, которых нельзя ни предвидеть, ни учесть. Наглядным доказательством этого и может служить процесс 115-ти, о котором идет речь. Первые дни он носил такой характер, что родственники обвиняемых прониклись самыми светлыми надеждами. Потом ветер перевернулся, и это тотчас отразилось в зале суда: к подсудимым стали относиться грубо, стали возводить на них [обвинения] в самых ужасных преступлениях, лиц, уже допрошенных, потребовали к новому дополнительному допросу. Тревога родственников достигла высшего напряжения, когда обвинитель потребовал десяти смертных приговоров. Но через день произошла новая перемена: прокурор заявил, что к обвиняемым должна быть применена амнистия, объявленная по случаю пятой годовщины советского режима, и в конце концов ни одного смертного приговора вынесено не было.
       После завершения процесса 115-ти появляются признаки скорого суда над Патриархом. В числе 115-ти не было архиепископа Московского Никандра. Очевидно, его предполагают судить вместе с Патриархом. Летом архиепископ Никандр был отправлен во Владимир, где и находился в тюрьме. Теперь его перевезли в Москву и поместили во «внутренней» тюрьме Чрезвычайной комиссии на Лубянке. Патриарха стали посещать для допроса чаще обыкновенного и новые лица. В конце декабря в Москве разнесся слух, что Патриарху вручен уже обвинительный акт, но слух оказался ложным. До сих пор о процессе Патриарха печать умалчивала, и только в 9-м номере газеты «Безбожник» от 11 февраля впервые появляется известие о суде над Патриархом в ближайшем будущем. Передовая статья газеты начинается словами: «В ближайшее время предстоит процесс главы контрреволюционной организации, под покровом Церкви вершившей дело борьбы с раскрепощением народа. Пред судом предстанет князь-папа, князь-патриарх Тихон». В этом же номере есть сообщение о созыве Собора на 15 апреля. Начнется ли процесс Патриарха действительно в ближайшем будущем или будет отложен до Собора, пока для ответа на этот вопрос нет никаких данных. Но из вполне достоверных источников известно, что следствие над Патриархом будет закончено на текущей неделе (от 18 – до 24 февраля).
       О содержании обвинительного акта, который будет вручен Патриарху, можно судить лишь приблизительно на основании газетных статей. Внутренне Патриарх не мог сочувствовать коммунизму, ценою таких культурных и стольких человеческих жертв пытающемуся провести в жизнь свою программу. Как глава Церкви он не мог без осуждения относиться к правительству, одной из главных задач которого служит ниспровержение всякой религии, более того, не только религии, но и нравственных заветов Христа, отрицаемых под именем устаревшей буржуазной морали. Видя систематическое развращение молодежи в войсках и школах, он не мог не испытывать тревоги за будущее нации, потому что народ, в массе которого поколеблены нравственные устои, нежизнеспособен. Не мог также Патриарх не осуждать и эксцессов революции: разграбление помещичьих усадеб и монастырей, беззаконных убийств разнузданной чернью, избиение священников, помещиков, офицеров императорской армии, общественных деятелей. Не мог с безразличием отнестись и к деяниям правительства, расстреливавшего ни в чем не повинных заложников, организовавшего террор и производившего социальные опыты, вроде запрещения частной торговли хлебом при отсутствии налаженного правительственного аппарата, который мог бы заменить ее, стоившие стране огромного количества жизней. И свой взгляд Патриарх имел мужество высказывать открыто в посланиях, призывая народ к прекращению усобицы и покаянию, и в письме к народным комиссарам по поводу годовщины их пребывания у власти. Патриарх не мог одобрить советскую власть и не одобрял ее. Но он далек был от того, чтобы составлять против нее заговоры и комплоты, поднимать против нее массы, подготовлять народные волнения и организовывать восстания. Но именно в этом-то и обвиняет его теперь гражданская власть. Патриарх, по ее мнению, был враждебно настроен по отношению к власти, выдвинутой революцией, потому что он враг народа и друг императора, королей, фабрикантов, помещиков. В союзе с мировой буржуазией и русскими эмигрантами он подготовлял в России низвержение народной власти, директивы он получал из-за границы, от русской эмиграции. В пределах республики, окружив себя обломками прежней аристократии и монархистами, он побуждал своими циркулярами епископов всюду вредить советской власти, прикрываясь религиозными мотивами, волновал народ своими посланиями, содержавшими резкую критику действий правительства. Наконец, он воспользовался голодом в Поволжье и решил использовать его в целях низвержения советской власти. Он не хотел оказать помощи голодающим, надеясь, что, обезумев от голода и не находя поддержки у правительства, они возьмутся за оружие, чтобы опрокинуть его. Он запретил священникам и общинам выдавать правительству церковные ценности, надеясь таким образом раздуть фанатизм масс и бросить их на советскую власть. Вот приблизительно содержание изготовляемого для Патриарха обвинительного акта. Надеемся, что прямых доказательств, уличающих Патриарха в этих преступлениях, нет, поэтому их стараются подменить многочисленностью косвенных улик. Позволим себе привести главнейшие из них с необходимыми разъяснениями.
       1. Патриарх по своим симпатиям и убеждениям монархист. Еще до революции он сочувствовал монархическим организациям, как, например, Дубровинский союз русского народа и союз Михаила Архангела. В архиве найдены пригласительные билеты от этих организаций и письма от их руководителей, в которых говорится о сочувствии будущего Патриарха к их деятельности.
       Монархические организации, упомянутые выше, были учреждены правительством Николая Второго после революции 1905 года для борьбы с революционными течениями в обществе. Им сочувствовал и их очень поддерживал покойный Государь. Так как, охраняя монархию, они хотели опираться в этом на религиозное чувство народа и его преданность национальной Церкви, то они, естественно, старались втянуть в свои ряды высшее духовенство. Положение епископов, даже не сочувствовавших этим искусственно созданным, очень непопулярным, выродившимся по местам в разнузданные банды сообществам, было крайне щекотливо: собрания и празднества монархических организаций обыкновенно начинались богослужением, для совершения которого приглашали епископа. Неудобно же было уклониться от участия в молитве с людьми, желавшими служить Церкви. Кроме того, уклонение это было бы истолковано в смысле сочувствия революции и повело бы к самой ожесточенной травле на страницах монархических листков. Поневоле епископу приходилось быть любезным с главарями этих влиятельных организаций.
       2. В печати вскользь упоминается о роли Патриарха в корниловском заговоре и деле Национального центра, но именно это отсутствие подробных сообщений об участии Патриарха в том и другом политическом выступлении и убеждает, что компрометирующих фактов следствием здесь не обнаружено.
       В августе 1917 года, когда в Петрограде стало преобладать большевицкое течение, а Временное правительство почувствовало всю шаткость своего положения, глава его, Керенский, призвал генерала Корнилова с небольшим отрядом с германского фронта в Петроград для подавления большевицких восстаний. Предприятие потерпело неудачу. Под именем Национального центра известна политическая организация, состоявшая главным образом из представителей интеллигенции и действовавшая при приближении войск Деникина в Москве. Она подготовляла кадры нового правительства на случай падения настоящего. Организация была раскрыта в августе, и около 70 членов ее тотчас же были расстреляны. Со стороны Корнилова и Национального центра были сделаны попытки вовлечь в свое дело Патриарха, заручиться его благословением в случае успеха. Но в подобных положениях Патриарх был крайне осторожен, хорошо зная, какими гибельными последствиями для Церкви угрожает непосредственное участие ее главы в борьбе политических партий. К тому же, ясно видя везде проявление неизжитого еще увлечения народных масс коммунистическими идеями, Патриарх не верил в успех вооруженных выступлений и возлагал все надежды на внутреннее оздоровление народа и покаяние, к которым он всегда и призывал в своих посланиях. В таком именно смысле ответил он делегатам Национального центра, посетившим его. Полагаем, что он не дал другого ответа и уполномоченному Корнилова.
       3. Преданность Патриарха монархии выразилась в посылке им благословения и просфоры чрез епископа Гермогена в Екатеринбург содержавшемуся под стражей бывшему императору Николаю Второму.
       Факт этот действительно имел место. По обычаю Православной Церкви в начале Литургии из хлебов, приносимых для Евхаристии (просфора), совершающий это Таинство епископ или священник вынимает частицы о благополучии живых и упокоении умерших с молитвенным поминовением их имен. Хлебы, из которых вынуты частицы, посылаются как освященные тем, за кого были вынуты из них частицы, или их родным и принимаются как благословение Церкви. Пред отъездом в свою Тобольскую епархию, после закрытия Собора 1917–1918 годов, совершая в последний раз вместе с Патриархом богослужение, епископ Гермоген, впоследствии убитый в Сибири, попросил Патриарха вынуть частицу за несчастного Государя и дать ему просфору для передачи, если представится возможным, императору Николаю. Как бы кто ни смотрел на личность и деятельность погибшего царя, он не может не согласиться, что глубина его падения и тяжесть постигшего его несчастья взывали к христианскому милосердию, и священник не мог отказать ему в христианском утешении. При прежнем правительстве любой священник мог послать такую же просфору в тюрьму какому угодно преступнику.
       4. Патриарх рукополагал в священный сан, приближал к высшим иерархическим должностям и окружал себя лицами, вышедшими из среды крупной буржуазии, высшего чиновничества и аристократии. Указывают и имена: в Петрограде – священник А. Толстопятов, бывший капитан эскадренного миноносца № 206, и архимандрит Сергий, в миру – В. П. Шеин, бывший профессор Училища правоведения, помощник государственного секретаря и член Государственной Думы; в Туле – архимандрит Никон, в миру – крупный землевладелец, предводитель дворянства и сенатор Утин. Все они приняли священный сан в 1920 году.
       Официальная философия правительства в этом вопросе такова: «наука доказала», что Бога нет и что религия есть не что иное, как собрание сказок и суеверий. Поэтому человек, получивший образование, не может быть искренно верующим. У него религия – всегда маска, прикрывающая политические стремления. За последние годы к Церкви приблизились и получили посвящение лица, занимавшие видное положение при прежнем порядке и очень образованные. Значит, они прикрывают священными одеждами свои контрреволюционные замыслы. В действительности здесь совсем другая психология. Во время революции сравнительно мало пострадал средний класс. Люди среднего достатка слишком многочисленны, незаметны, слишком мало имели и потому не могли возбуждать ни большой зависти, ни алчности. Но положение богатых поистине ужасно: они разорены, изгнаны из своих домов, у них конфискованы капиталы, имущество, ценные вещи, домашняя обстановка, платье, их измучили постоянными подозрениями, обвинениями, обысками, арестами, расстрелами. Множество семейств, разоренных имущественно, потеряло близких, погибших на войне, умерших от лишений и голода, расстрелянных. Эти люди не могли бы жить, если бы не искали опоры в религии. Поэтому последние годы ознаменовались значительным притоком в ряды духовенства лиц, вышедших из среды профессуры и дворянства. Какое же основание мог иметь Патриарх для того, чтобы оттолкнуть этих, пусть под влиянием личных несчастий, но искренно уверовавших людей, особенно если принять во внимание, что почти все богословские школы, в которых подготовлялись служители Церкви, закрыты и пред Русскою Церковью встает угроза полного оскудения сколько-нибудь годных преемников для настоящих епископов и священников, ряды которых все более и более редеют.
       5. Издание посланий, осуждающих действие правительства и волнующих народные массы. Распространение этих посланий в армиях Колчака, Деникина и Врангеля.
       Из этих актов Патриарху инкриминируются в особенности два: постановление Святейшего Патриарха и Священного Синода Православной Российской Церкви от 15/28 февраля 1918 года № 65 и послание от 19 января 1918 года, начинающееся словами: «Тяжкое время». То и другое находится в числе документов, приложенных к первой записке.
       По поводу этих документов необходимо сделать следующее разъяснение.
       а) Издание постановления от 15/28 февраля 1918 года относится к тому времени, когда центральная революционная власть еще не успела утвердиться и когда вследствие этого в провинции господствовала полная анархия. Местная власть, случайно сорганизованная по большей части из элементов с уголовным прошлым, злоупотребляя лозунгом тех дней – «власть на местах», производила всевозможные насилия над верующими и духовенством, нисколько не считаясь с законодательством центра. Против этих злоупотреблений Комиссариатом юстиции был издан особый циркуляр по вопросу об отделении Церкви от государства от 3 января 1919 года. Из этого циркуляра мы видим, что местные власти совершенно незаконно снимали и отчуждали ценные оклады с икон, «отбирали церковные облачения, мантии, платки с престолов, орлецы, ковры и прочие богослужебные предметы и употребляли их для революционных целей (перешивание на флаги и т. п.)» (§ 2); при обысках в храмах и особенно в алтарях они позволяли себе действия, оскорбляющие религиозные чувства верующих (§ 4); арестовывали священников во время самого богослужения (§ 3); посылали служителей культа под предлогом трудовой повинности на грязные и унизительные работы (очищение улиц и базарных площадей). Но бывало и гораздо хуже. Под видом власти в храмы являлись просто бандиты и грабители и, не предъявляя никакого ордера, захватывали и растаскивали церковное имущество. Их главным образом имеют в виду параграфы 14 и 15 постановления. Поскольку же оно касается власти, то имеет в виду злоупотребления местных властей, авторитетно засвидетельствованные упомянутым циркуляром Комиссариата юстиции.
       б) Послание «Тяжкое время» от 19 января 1918 года издано в условиях только что описанных. К сказанному нужно присоединить, что 1918 год был временем самосуда озверевшей в революционном угаре черни над лицами, занимавшими видное положение при прежнем правительстве, и над известными деятелями, не принадлежавшими к социалистическим партиям. При попустительстве и молчаливом одобрении правительства, при открытом восхвалении официальной прессы распропагандированные солдаты, матросы и рабочие на вокзалах и в других публичных местах набрасывались на генералов и офицеров императорской армии, на епископов и священников и подвергали их зверскому избиению.
       Специальным поводом к изданию этого послания послужил потрясающий случай убийства Шингарева и Кокошкина ворвавшимися в больницу, где они лежали больные, матросами. Даже само правительство сочло нужным выступить по этому поводу с официальным неодобрением подобных кровавых расправ. Первая половина послания имеет в виду именно эти самосуды толпы и обращается к безответственным убийцам, подвергая их отлучению от Церкви и анафеме. Во второй части речь идет о насилиях, главным образом производимых над Церковью представителями власти. Послание это с особенной настойчивостью инкриминируется Патриарху в советской печати. Указывают на то, что в нем Патриарх предал революционную власть анафеме и призвал верующих к борьбе с нею. В действительности Патриарх анафематствует не власть, а уличных убийц. Что касается власти, Патриарх выступает с безусловным осуждением чинимых ею от имени народа насилий и ее религиозной политики, призывая верующих к борьбе с нею, но не силою оружия, а легальным путем заявления воли народной. «Враги Церкви, – пишет он, – захватывают власть над нею силою смертоносного оружия, а вы противостаньте им силою веры вашей, вашего властного всенародного вопля, который остановит безумцев и покажет им, что не имеют они права называть себя поборниками народного блага, строителями новой жизни по велению народного разума, ибо действуют противу совести народной».

Патриарх Тихон перед входом
в Исаакиевский собор в Петрограде
Май 1918 года

       6. Патриарх находился в связи с русской эмиграцией и действовал в пределах республики сообразно указаниям, исходящим от нее. Этому приводят косвенные доказательства.
       а) Высшее церковное управление, захватив помещение Патриарха, обследовало его архив и не нашло никаких указаний, откуда Патриарх получал средства на содержание центральных церковных учреждений. Отсюда делают вывод, что средства эти шли из-за границы. В действительности в этом не было никакой надобности. Добровольных пожертвований верующих одного города Москвы было бы вполне достаточно для содержания всех центральных органов церковного управления, если бы гражданская власть не вмешивалась в организацию церковных сборов, которые сама же она признала делом свободного соглашения общин. Но сборы в церквах и отчисления в пользу патриаршего управления были запрещены. Тогда средства в распоряжение Патриарха потекли от церковных общин негласными путями.
       б) Карловацкий собор, вынесший постановление о реставрации династии Романовых, был организован Патриархом. Патриархом действительно были назначены лица, вошедшие в состав зарубежного Высшего Церковного Управления, которыми с ведома и благословения Патриарха был созван Всезаграничный Собор православного духовенства и мирян в Карловцах. Но политические выступления Собора были совершенной неожиданностью для Патриарха. В числе документов, приложенных к первой записке, под № 10 находится постановление Патриарха, Священного Синода и Высшего Церковного Совета от 18 апреля – 3 мая, в котором с достаточной определенностью выразилось отношение Патриарха к Карловацкому Собору.
       7. Бессердечно отказываясь помочь голодающим церковными ценностями, Патриарх воспользовался народным бедствием, чтобы через епископов поднять против советской власти народные массы.
       В первой записке выяснено: а) что Патриарх прилагал все усилия, чтобы добиться от гражданской власти разрешения для Церкви принять участие в борьбе с народным бедствием; б) что в своем послании он объявил неприкосновенными лишь предметы богослужебного употребления, которые по своей материальной стоимости составляют ничтожный процент церковных ценностей, против изъятия которых он не возражал; в) что Патриарх руководился при этом не политическими, а церковными соображениями.

       На этом документ обрывается. Продолжения, которое в нем упоминается, к сожалению, обнаружить не удалось. Возможно, оно и не было составлено, а может быть, его не смогли вывезти из России. Во всяком случае, свидетельство очевидца тех трагических событий дает нам возможность ощутить всю напряженность и трагичность положения Русской Православной Церкви и ее Первосвятителя в те страшные годы.

       ^* Митрополит Киевский Владимир, архиепископ Пермский Андроник, архиепископ Черниговский Василий, архиепископ Астраханский Митрофан, архиепископ Нижегородский Иоаким, епископы: Тобольский Гермоген, Петропавловский Мефодий, Ревельский Платон, Селенгинский Ефрем, Енотаевский Леонтий, Кирилловский Варсанофий, Михайловский Исидор, Вяземский Макарий, Сарапульский Амвросий, Белгородский Никодим, Балахнинский Лаврентий, Вольский Герман, Соликамский Феофан, Салмасский Пимен, Охтенский Симон. – Прим. авт.
       ^** Бывший петроградский священник, ставший активным пособником большевиков в деле разрушения Церкви. С 1921 года входил в комиссию Л. Д. Троцкого по изъятию церковных ценностей, с 1922 года – сотрудник газеты «Безбожник».