 |
ЖУРНАЛ МОСКОВСКОЙ ПАТРИАРХИИ
| 06-2011 |
ЦЕРКОВНАЯ ЖИЗНЬ
Смысл и значение подвига Новомучеников и Исповедников Российских
Почти каждый день в святцах мы встречаем имена Новомучеников и Исповедников Российских. Для Церкви их святость - непреложный факт.
Однако в обществе существует точка зрения, согласно которой эти люди пострадали не за веру, а за антисоветские убеждения
Правление большевистской партии в России, особенно его первые два десятилетия, было ознаменовано небывалыми по размаху гонениями на Церковь. Антицерковные репрессии достигли пика в 1937 году, когда по инициативе Сталина НКВД был издан секретный оперативный приказ, согласно которому «церковники» вносились в один из контингентов «антисоветских элементов», подлежащих репрессированию (расстрелу или заключению в концлагеря). В итоге этой кампании Православная Церковь и другие религиозные организации в СССР были практически полностью разгромлены. В научной литературе приводятся цифры, согласно которым только за время Большого террора 1937–1938 годов было арестовано более 160 тыс. служителей Церкви (в это число входят не только священники), из которых более 100 тыс. были расстреляны. В Русской Православной Церкви на всей территории СССР к началу Второй мировой войны на кафедрах осталось всего четыре архиерея (из примерно 200), служение в церквах продолжали несколько сот священников (до 1917 года их было более 50 тыс.). Можно предположить, что репрессиям подверглось не менее 90% духовенства и монашествующих (большинство из них были расстреляны), а также значительное число активных мирян. Некоторые исследователи оценивают общее количество пострадавших за веру в СССР числом до 1 млн человек.
С 1980-х годов в Русской Православной Церкви сначала за рубежом, а затем и в отечестве начался процесс канонизации Новомучеников и Исповедников Российских, пик которого пришелся на 2000 год. К настоящему моменту поименно прославлено уже около двух тысяч подвижников, причем надо понимать, что это лишь малая часть из тех, кто беспорочно пострадал за веру от богоборческой власти, тех, кто, несомненно, прославлен у Бога. Можно утверждать, что в период большевистских гонений Русская Церковь дала миру десятки, а может быть, и сотни, тысячи святых - больше, чем любая другая Поместная Православная Церковь за всю свою историю.
Можно было бы только радоваться такому множеству святых, явленных Русской Православной Церковью в ХХ веке, но находятся скептические голоса, сомневающиеся в том, можно ли считать их мучениками, пострадавшими за Христа? Некоторые, например, считают, что подвергшиеся репрессиям от советской власти члены Церкви пострадали не за веру, а за свои политические (антисоветские) взгляды. Именно такой была позиция самой советской власти. Действительно, формально в СССР (в отличие, скажем, от Албании) преследований за веру не было. Советская власть, провозгласив в январе 1918 года свободу совести, многократно заявляла, что ведет борьбу не с религией, а с контрреволюцией. Большинство церковных людей, репрессированных в 1920–1930-е годы, были осуждены за действия, «направленные к свержению, подрыву или ослаблению власти <...> Рабоче-Крестьянского Правительства» (ст. 58 УК РСФСР).
Насколько правомерны были обвинения Церкви в контрреволюции? Была ли Церковь нелояльна советской власти, и если да, то в чем эта нелояльность, имевшая следствием многочисленные жертвы среди церковных людей, заключалась? Вела ли Церковь какую-то борьбу с «Рабоче-Крестьянским Правительством» и предпринимала ли какие-то действия, направленные к его «свержению, подрыву или ослаблению»?
Ответить на эти вопросы можно, приняв во внимание следующие факты. Осенью 1919 года, в наиболее критический для большевиков момент Гражданской войны, когда Белая армия победно двигалась на Москву, Патриарх Тихон призвал архипастырей и пастырей Православной Церкви не подавать никаких поводов, оправдывающих подозрительность советской власти, и подчиняться ее велениям, поскольку они не противоречат вере и благочестию. Летом 1923 года Патриарх, чтобы отвести от себя политические обвинения, заявил Верховному суду РСФСР, что он окончательно и решительно отмежевывается как от зарубежной, так и от внутренней монархическо-белогвардейской контрреволюции. В последующий период заявления православных иерархов о лояльности советской власти делались постоянно. Примерами могут служить: послание Патриаршего Местоблюстителя митрополита Петра (Полянского) лета 1925 года, в котором содержался призыв являть везде и всюду примеры повиновения гражданской власти; проект Декларации Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского), представленный летом 1926 года, в котором он от лица всей православной иерархии и паствы засвидетельствовал перед советской властью искреннюю готовность быть вполне законопослушными гражданами Советского Союза; появившееся тогда же так называемое Соловецкое послание заключенных епископов: «С полной искренностью мы можем заверить правительство, что ни в храмах, ни в церковных учреждениях, ни в церковных собраниях от лица Церкви не ведется никакой политической пропаганды», - писали они. Летом 1927 года митрополит Сергий пошел еще дальше, охарактеризовав все предшествовавшие заявления о лояльности как «половинчатые» и провозгласив: «Теперь мы переходим на реальную, деловую почву и говорим, что ни один служитель церкви в своей церковно-пастырской деятельности не должен делать шагов, подрывающих авторитет советской власти». Изданная тогда митрополитом Сергием июльская Декларация 1927 года многих в Церкви привела в крайнее смущение. «Всякий удар, направленный в Союз, <...> сознается нами как удар, направленный в нас», - говорилось в Декларации.
Казалась бы, что после таких заявлений (подкрепленных к тому же целым рядом конкретных действий: требованием к русскому зарубежному духовенству дать подписку о лояльности советской власти, введением обязательного поминовения власти за богослужением, перемещением целого ряда неугодных власти епископов на другие кафедры), по крайней мере сторонников митрополита Сергия, власть должна была перестать преследовать: они доказали, что причислять их к контрреволюционерам нет оснований. Впрочем, и оппозиция митрополиту Сергию против самого по себе требования гражданской лояльности ничего не имела. Так, например, самое громкое заявление оппозиции - воззвание ярославских иерархов, возглавляемых бывшим Заместителем Патриарха Тихона митрополитом Агафангелом - гласило: «Мы всегда были, есть и будем лояльны и послушны гражданской власти; всегда были, есть и будем истинными и добросовестными гражданами нашей родной страны». Однако никакого смягчения репрессий не произошло, размах гонений с каждым годом только нарастал, что хорошо видно из собранной в ПСТГУ статистики репрессий (если принять число арестов по «церковным делам» в 1926 году за 100%, то в 1927 году этот показатель равен 177%, в 1928-м - 258%, в 1929-м - 840%, в 1930-м - 2238%). Даже из тех иерархов, кто подписал в 1927 году упомянутую июльскую Декларацию, большинство было расстреляно (репрессий избежали лишь двое из девяти - будущие Патриархи Сергий и Алексий I). Более того, жестоким репрессиям в 1930-е годы подверглись и многие так называемые церковные обновленцы («красные попы», как их звали в народе), выступавшие с начала 1920-х годов в качестве ревностных сторонников новой власти. Всё это позволяет утверждать, что действительной причиной гонений на Церковь была вовсе не ее мнимая нелояльность советской власти. Причину эту следует искать в самой природе большевизма.
Обращаясь в начале 1922 года к народам мира, первый Первоиерарх Русской Зарубежной Церкви митрополит Антоний (Храповицкий) определил большевизм как «культ убийства, грабежа и богохульства». Сказано это было, конечно, резко, но, по сути дела, правильно. Победивший в России большевизм был одержим пафосом богоборчества. Всякий, кто не исповедовал этого «культа убийства, грабежа и богохульства», каким бы добросовестным гражданином Советской Республики он ни был, воспринимался большевизмом как враг. В силу этого любой верующий человек, поскольку он не мог стать носителем богоборческой идеологии, рассматривался большевистской властью как контрреволюционер. Новая власть требовала не просто законопослушности: борьба шла за души людей. Сам факт существования Церкви в СССР был для богоборческой власти сильнейшим вызовом. Секретарь ЦК ВКП(б) Каганович в секретном обращении к местным партийным комитетам в феврале 1929 года писал, что религиозные организации «являются единственной легально действующей контрреволюционной организацией, имеющей влияние на массы». И это при том, что свидетельства лояльности советской власти со стороны этих религиозных организаций множились день ото дня! В служителях Церкви (служителях в широком смысле слова) большевизм видел прежде всего своих духовных врагов, подлежащих в конечном счете полному уничтожению. Их большая или меньшая готовность демонстрировать свою лояльность советской власти могла влиять лишь на очередность нанесения удара по ним, но удар должен был последовать неизбежно.
Здесь, однако, некоторыми выдвигается еще одно возражение против канонизации новомучеников и исповедников. Говорят, что гонения советской власти на духовенство, монашествующих, церковных активистов не отличалось принципиально от гонений на дворянство, «нэпманов», кулаков и т.д. Власть преследовала всех их как социально ей чуждых, независимо от их убеждений. Говорят, что пострадавших от большевиков членов Церкви нельзя считать мучениками за Христа, поскольку им-де, в отличие от мучеников первых веков, не предоставлялся выбор: смерть за веру или жизнь через отречение.
В действительности, выбор был. Большевики своего отношения к религии никогда не скрывали и даже еще до захвата власти давали понять, что Церкви нет места в том обществе, которое они собирались построить. Любой сознательный церковный человек не мог не понимать, что если он продолжит открыто исповедовать свою веру, то рано или поздно, в той или иной форме, подвергнется преследованию со стороны богоборческой власти. Были те, кто сориентировался в новых условиях очень быстро. Так, например, петроградский священник Михаил Галкин уже в ноябре 1917 года предложил так называемым народным комиссарам свои услуги, а в 1918 году окончательно снял с себя сан, превратившись в активного безбожника «товарища Горева». Даже в период наибольшего накала гонений (годы так называемого Большого террора, 1937–1938) путь к спасению своей жизни через полный разрыв с религией и открытый переход на службу воинствующему безбожию был открыт. Пример пошедшего по такому пути - обновленческий «митрополит Ленинградский» Николай Платонов, объявивший в 1938 году, что более не имеет к Церкви никакого отношения, и устроившийся на работу хранителем Ленинградского музея атеизма.
Был и еще способ уцелеть в те годы. Как правило, прямого отречения от Бога власти не требовали. Чаще требовали другого: от епископов помочь выявить «контрреволюционное» духовенство, от священников - «контрреволюционных» мирян, та же роль осведомителей предлагалась и мирянам. Как описывал священник Михаил Польский, бежавший в 1930 году из СССР, сначала предлагалось дать просто подписку «честного гражданина Советской Республики» с обязательством доносить «о всяком случае контрреволюции», затем, через некоторое время, следовало уже требование дать вторую подписку: обязательство исполнять все распоряжения ГПУ. В конечном счете всё сводилось к тому, что, для того чтобы не сесть самому, надо было сажать других, причем делать это столь усердно, чтобы у хозяев из госбезопасности не возникало сомнений в полезности своего секретного сотрудника. Тогда внешне от Бога можно было и не отрекаться. Служить интересам безбожия, не снимая рясы, - такую возможность власть готова была предоставить. И находились люди, этой возможностью пользовавшиеся. Так, например, обновленческий «митрополит Ставропольский» Василий Кожин с удивительным цинизмом говорил в 1944 году представителю власти, что «своим 20-летним существованием обновленческая церковь вела работу, сводящуюся в конечном счете к изъятию реакционных элементов тихоновской Церкви».
Однако для подавляющего большинства служителей Церкви подобный путь скрытого предательства оказался столь же неприемлем, как и путь открытого отречения. Они хорошо понимали, что предательство своих собратьев равносильно отречению от Самого Христа: Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне (Мф. 25, 40). И, соответственно, страдания, вызванные отказом доносить на своих собратьев, равноценны страданиям за Самого Христа. По этой причине можно, без всякого сомнения, считать всех христиан, пострадавших за отказ как-либо служить советской власти в деле насаждения безбожия, мучениками за Христа. Их страдания - результат принятия Евангелия во всей полноте. Им предлагали делать то, что было противно их христианской совести, именуя это «борьбой с церковной контрреволюцией». Они предпочли смерть. В этом выявилось величие их подвига и раскрывается его смысл.
Образец такого страдания за Христа являет, например, митрополит Серафим (Чичагов). Как и многие, он был расстрелян в 1937 году. Расстрелян не за то, что вел какую-то антисоветскую работу. И даже не за то, что был митрополитом, а по происхождению дворянином. К тому времени 81-летний митрополит Серафим был уже совершенно бессильным и прикованным к постели. С такими людьми НКВД обычно уже не связывался, и митрополит Серафим вполне мог бы умереть дома, но Господь не лишил его мученического венца. Его бывший келейник-секретарь сбежал из лагеря и попросил убежища у митрополита Серафима, которое тот ему и предоставил. Однако вскоре после этого беглец явился в комендатуру НКВД с повинной и на первом же допросе выдал, у кого скрывался. Арест митрополита был вызван именно тем, что он не донес на своего запутавшегося духовного сына. Выносить арестованного из дома пришлось на носилках.
Другой пример - Патриарший Местоблюститель митрополит Петр (Полянский). Ему Господь судил возглавлять Русскую Православную Церковь в самые тяжелые для нее годы: с 1925-го по 1937-й. Власть неоднократно предлагала ему «договориться», но он был непреклонен и за это, проуправляв Церковью лишь восемь лет, на долгие годы был отправлен сначала в далекую ссылку, а затем в одиночную тюремную камеру. Ему обещали жизнь и свободу в обмен на согласие стать осведомителем ОГПУ, то есть доносчиком, но он категорически отказался, объяснив затем, что подобного рода занятия несовместимы с его званием и несходны его натуре. В итоге, пробыв двенадцать лет в невыносимых условиях в заключении, митрополит Петр был в 1937 году расстрелян, как и митрополит Серафим.
Таких историй подвига страдания за Христа, за Церковь Христову, за ближних своих, чад этой Церкви, - сотни тысяч. И хотя физически к концу 1930-х Русская Церковь была практически полностью уничтожена, духовно она оказалась не сломлена, ибо, по слову митрополита Петроградского Иосифа (Петровых), «смерть мучеников за Церковь есть победа над насилием, а не поражение». Была только одна сила, которую Церковь могла противопоставить безумной злобе гонителей. Это сила святости. Столкнувшись с этой великой силой, с этим духовным сопротивлением, воинствующее советское безбожие, помимо своей воли, вынуждено было отступить. Новомученики и Исповедники Российские не боялись жить по Евангелию даже в самые мрачные годы ленинско-сталинской тирании, жить так, как велела им их христианская совесть, и готовы были умереть за это. Господь принял эту великую жертву и Своим Промыслом направил ход истории в годы Второй мировой войны так, что бого- и человеконенавистническое советское руководство вынуждено было отказаться от планов скорейшего искоренения религии в СССР. Насадить повсеместно «культ убийств, грабежа и богохульства» большевикам не удалось. Именно благодаря подвигу новомучеников и исповедников Русская Православная Церковь и была спасена. В этом и заключается его непреходящее значение.Священник Александр Мазырин
СПРАВКА
Священник Александр Мазырин родился 2 мая 1972 г. в г. Волгограде. В 1995 г. окончил Московский инженерно-физический институт, в 2000 г. - Православный Свято-Тихоновский богословский институт. Магистр богословия, кандидат исторических наук, доцент. В настоящее время - заместитель заведующего научно-исследовательским отделом новейшей истории Русской Православной Церкви и одновременно доцент кафедры истории Русской Православной Церкви Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. Автор монографии «Высшие иерархи о преемстве власти в Русской Православной Церкви в 1920–1930-х гг.» и более пятидесяти других научных и учебно-методических трудов. Редактор серии «Слово исповедников ХХ в.»
